Бурятский феномен и морфинисты

Бурятский театр впервые ступил на южноуральскую землю благодаря нынешней «Камерате». Даже старожилы не упомнят подобного, так что приезд академической труппы из Улан-Удэ автоматически попадал в категорию событийных мероприятий. На фестиваль буряты заявили спектакль «Старик и море» по повести Хемингуэя – градус интереса пристрастного зрителя повысился вдвойне.

Буддийская мандала – некий геометрический рисунок, символизирующий модель вселенной, карту космоса.

Сочетание «бурятский феномен» отрикошетило от телекамеры, с которой вот уже как полчаса общался эксперт «Золотой маски» Владимир Спешков. Простояв в очереди за комментарием, получаю долгожданное разъяснение:

- Это некая трансформация, сплав театра и национальных бурятских традиций, носителями которых являются ведущий актер бурятского театра Баста Цыденов и молодой режиссер Олег Юмов, один из лидеров молодого поколения, - уверяет Владимир Георгиевич.

С Олегом Юмовым пристрастный зритель был уже знаком: пару лет назад он инсценировал в местной драме «Повести Белкина», сделал это весьма неудачно, благодаря чему спектакль быстренько сняли, чтобы не усыплять зрителей и не раздражать критиков.

- Ну да, Олег работает неровно, - соглашается эксперт. – Но эта работа получилась интересной. Спектакль, где встречаются Восток и Запад, рефлексия западного человека соединяется с абсолютно буддийским мироощущением, медитацией. Актер, как носитель восточной традиции, пытается постичь мир своими средствами. Это абсолютный эксклюзив, и увидеть такое больше негде, - защищает молодое дарование старший товарищ.

Что ж, будем посмотреть, как говорят в Одессе.

В центре сцены и одновременно на экране некий геометрический рисунок. Высокий седовласый актер в темном бурятском халате. Игрушечная лодка, мешок со скарбом. Низкий тягучий звук моринхура, как вздох моря или ветра стон. Сантьяго неспешно рассказывает о мальчике, вспоминает жену, мечтает о самой большой рыбе в своей жизни. Баста цветным песком раскрашивает рисунок: «Все в нем было старое, кроме глаз. А глаза были похожи на море. Глаза человека, который не сдается». Голос вьется, как песок.

Рыбак подцепил рыбу на крючок, леска разрезала руку. Актер сосредоточенно выкладывает орнамент бананами и яблоками, в ход идут цветные карандаши. Непонятный церемониал завораживает, притягивает, погружает в транс, степной разрез глаз становится прищуром от слепящей солнечным отражением воды… Сердце вдруг придавило диафрагмой, выдавив капельку души наружу.

Завибрировал варган – появилась первая акула. «Человек создан не для того, чтобы терпеть поражение. Его можно убить, но нельзя победить». На геометрическое поле улеглись бусы, камешки, статуэтки, они заполняли свободное пространство по мере того, как акулы отнимали у Сантьяго его улов. В какой-то момент душевное равновесие покинуло героя, он вскинул еще сильные руки к небу. Игра пошла быстрее, а свободного пространства по-прежнему достаточно, шевельнулось беспокойство: хватит ли предметов, чтобы заполнить все поле? За статуэтками последовали фляжка, утюг, детские игрушки – жизнь как бы отматывалась назад, к своему началу, освобождая от накопленного жизнью, как отлив освобождает дно, как акулы освобождали лодку от тяжелой ноши.

Лодка уже шла быстро и свободно, освободившись от груза: «как легко становится, когда ты побежден». Вздохнула свободно, лишь когда закрылось все поле. Мандала завершена. «Наверху, в своей хижине, старик опять спал. Он снова спал лицом вниз, и его сторожил мальчик. Старику снились львы». Сантьяго запрокинул голову, и вдруг пошел снег… Жгучую влагу почувствовала на лице.

Что это было? Волны тета-медитации, актерский талант или все вместе - неважно, но пресловутый катарсис, за которым уже восемь тысячелетий гоняются театралы по всему свету, посетил-таки пристрастного зрителя. Да, этот спектакль не был столь безупречен, как «Топливо», с точки зрения режиссуры, но свой след на фестивале он оставил. И в душе.

Спектакль бурятского академического театра «Старик и море» по повести Хемингуэя отмечен спецпризом жюри «Камераты».

О любви наискосок

«Вот это да, сколько желающих получить свою дозу «Морфия», - пронеслось в голове, когда подходила к Камерному театру.

- Привет! Нет лишнего бейджа? - Прервала мои мысли коллега из другого СМИ.

Разочаровавшись моим сочувствующим ответом, коллега отошла в сторону. А я, пробираясь через толпу жаждущих оценить «Морфий» «Камераты», с трудом протиснулась ко входу. Здесь, к слову, тоже пришлось активно поработать локтями, не меньше зрителей оказалось и в фойе Камерного театра.

«Морфий» - один из тех конкурсных спектаклей, который вызвал настоящий ажиотаж. И если на многих других постановках фестиваля при усердном старании еще можно было найти пустующее местечко в зрительном зале, то на «Морфии» Курганского государственного театра драмы яблоку не где было упасть уже минут за 30 до начала. Оно и понятно. Булгаков всегда был и остается одним из самых ярких писателей и любимым многими россиянами. А что касается его «Морфия», то это произведение в большей степени автобиографичное, ведь ни для кого не секрет, что Михаил Булгаков, будучи земским доктором, был зависим от морфия. Свои эмоции, переживания, внутреннюю борьбу он вложил в главного героя своего произведения — молодого доктора Михаила Полякова, который разочаровавшись в жизни, потеряв супругу, по большому счету сбежал в деревенскую больницу. И уже здесь в силу разных обстоятельств «подсел» на морфий.

Удалось ли московскому режиссеру Дмитрию Акришу, который работал с курганскими артистами, передать зрителям смысл произведения, заразить их эмоциями, которые переживал Михаил Поляков (актер Артем Токмаков) на театральный подмостках? Мое субъективное мнение: да. Уже после спектакля довелось слышать много разных мыслей по поводу постановки: кому-то не хватило актерской игры, кто-то посчитал лишним частые погружения сцены в кромешную темноту, кому-то было слишком громко... Однако экспрессия, частые смены образов, затемненная сцена — все это и многое другое — режиссерская задумка, которая дает возможность зрителям стать частью той жизни, которая происходит на сцене. И пусть в какие-то моменты сцена погружалась во тьму, но именно в эту секунду, когда зритель ничего не видит, но все слышит, включается воображение, ощущения становятся сильнее, а эмоции ярче.

- Мне сложно оценить, насколько нам удалось донести до зрителя наше понимание этого произведения, - заметил режиссер спектакля Дмитрий Акриш, с которым удалось побеседовать уже после спектакля. - Наш «Морфий», прежде всего, о любви, о жизни, а уже потом — обо всем остальном. Тем более что трагедия Михаила Полякова в отсутствии этой любви. Ведь на самом деле очень страшно, когда теряешь вторую половину. Жизнь идет наискосок. И вроде, везде те же люди, но для отчаявшегося человека — это просто тела, одетые в одежды. Покинутому любимым человеку кажется, что у него отобрали часть души. И в такой ситуации оказался Поляков. И мне, как режиссеру, было важно понять, в какой момент человек, его жизнь меняется, где тот перекресток, когда судьба сворачивает на неправильную дорожку. Насколько нам удалось этого выразить на сцене, пусть судит зритель. И если во время спектакля со зрителем происходят какие-то метаморфозы, если он приходит в театр одним человеком, а уходит совсем другим, значит, не зря работаем. И могу с уверенностью сказать, что как только я почувствую, что перестал быть интересен зрителям, то смело уйду из профессии. Потому что профессией надо заниматься честно, искренне, либо принимать смелое решение об уходе. Иначе есть риск стать несчастливым человеком, а несчастливые люди — злые люди.

Судя по реакции зрительного зала, спектакль произвел сильное впечатление на подавляющее большинство гостей. На фоне критических высказываний звучало много восхищенных отзывов. Свое мнение о спектакле выразил руководитель одного из городских реабилитационных центров для наркоманов Сергей Выпряжкин. Сергей не по наслышке знает, что такое наркотическая зависимость: ежедневно ему приходится сталкиваться теми, кто перешагнул грань, после которой жизнь висит на острие иглы.

- В спектакле очень точно передан внутренний мир человека, зависимого от психотропных веществ, - признал Сергей Выпряжкин. - Это неспособность человека проживать собственные чувства от жизненных невзгод. Когда доктору в первый раз полегчало после укола, он уже не смог даже пробовать пережить свои состояния без наркотика. И речь, в первую очередь об эмоциональной боли, а не о физической. Ведь даже на бытовом уровне люди рассуждают, что физическую боль пережить проще, чем боль душевную. А опиоиды, как известно, снижают не только физическую, но и эмоциональную боль, на уровне биохимии. Что касается своих впечатлений о спектакле в целом, то могу добавить: перед спектаклем было предубеждение, что на сцене будет излишне драматизированы переживания наркозависимого. Но уже в самом начале спектакля совершенно забыл, что речь идет о наркотической зависимости. Поразили и стали неожиданными возможности сцены: насколько точно с помощью мизансцен можно передать внутренний мир людей, их переживания, восприятие ими отношений. Жизнь мыслей и чувств на сцене. То что мы видели на сцене - ад страданий и страстей с летальным исходом. Это картина мира доктора-морфиниста. Можно изменить ракурс и посмотреть на доктора, как на потенциального клиента наркологической клиники. Тогда нужно изучить предреабилитационную ситуацию больного, через анализ его отношений с социально значимым близким окружением. Далее - разработать план исходя из анализа, благодаря которому у больного возникнет мотивация на лечение. И уже потом начинать лечение. И тогда безысходность и отчаяние больного сменится на надежду и желание жить.

А ведь надежда на исцеление у доктора Полякова была. И лечение было — в психиатрической клинике. Только вот желания жить не было. Жить той жизнью, в которой все наискосок: судьба, работа, любовь...

После спектакля у театра еще долго стояли люди: делились впечатлениями, обсуждали, спорили, пытались понять друг друга. Каждый в этот вечер получил то, за чем пришел — свою дозу «Морфия».