Юрий Соломин: «Оставить кусочек своего сердца на сцене и не умереть»
В его послужном списке порядка трех с половиной десятков всевозможных званий и наград, в том числе уже недоступное звание народного артиста СССР, а еще премия КГБ, орден благоверного князя Даниила Московского и орден Восходящего солнца прямиком из Японии. В его честь назван астероид, который бороздит бескрайние космические просторы. А он сидит рядом, и до него можно дотронуться рукой, что и делаю украдкой, пока он разговаривает по телефону.
Искры из глаз
Юрий Соломин — актер из старой гвардии последних из могикан. Всю свою театральную жизнь провел в одном театре — Малом, а это больше полувека. Малый театр на особом счету. Это один из немногих коллективов, имеющий статус национального достояния России. Он всегда являл собой ту самую русскую театральную школу, известную во всем мире. Сам Станиславский учился у актеров Малого театра.
— Есть одна особенность, которая проявилась в сегодняшнем дне: можно все. Свобода должна быть в определенных рамках. Наша система тем плоха, что очень доступна, — рассуждает актер. — Считается, что артистом может быть всякий. Я учился у большой актрисы Веры Николаевны Пашенной. Помню, у нас был диплом, мы делали «Чайку», и я играл Треплева. Последняя сцена, когда Нина приходит к нему. Треплев по большей части там молчит, а потом стреляется. Почему он это делает? И вот Пашенная говорит моей партнерше: «Наденька, ты должна на него так посмотреть, чтобы искры из глаз!» Но у Нади с искрами не получалось, и тогда Пашенная встала, а вставала она тогда уже плохо, но когда она сказала реплику «Это он!», клянусь, из глаз были искры. Она часто повторяла: «Сердцем надо играть». Я этого долго не понимал: как это — сердце разменивать? И она меня как-то спросила: «Ты что, боишься, что у тебя его не хватит? Хватит». Рассказывала, как Ленский, великий актер, когда начинал работать с учениками, предлагал им сделать этюды и сыграть все, что нравится: «А можно это?» — «Можно». — «А можно в костюме?» — «Пожалуйста». — «А в гриме?» — «Конечно». И вот через две недели он приходит смотреть этюды. Остужев подготовил отрывок из «Отелло», как полагается, сыграл, задушил Дездемону. Ленский сидел, смотрел, потом спрашивает: «А еще раз можешь?» — «Могу». — «Давай». Он сыграл. «А еще?» И еще, и еще, и так шесть раз в общей сложности. В последний раз Остужев взмолился: «Все, не могу больше, устал». — «Вот так должно быть с первого раза!» Я это понял потом, спустя много лет, что значит оставить кусочек своего сердца на сцене и не умереть.
— Почему у вас в театре запрещены коллективные просмотры, ведь многие театры делают на этом кассу?
— Это принципиальная позиция: школьники должны изучать литературу, должны читать книжки! А они читать не хотят, а хотят быстренько в театре посмотреть. Не получится! На нас ведь даже в Министерство жаловались, почему мы не берем коллективные заявки. И вот мы решили сделать такой спектакль, пробный. Ну поначалу школьники сидели тихо, слушали, а на поклоне началось: улюлюканье, свист, крики. Я это все остановил и сказал: «Ребята, представьте, что в этом театре в той ложе сидел сам Пушкин, сюда приходил Гоголь, Чайковский, а вот здесь сидел Тургенев (ну тут приврал немножко)…» В зале воцарилась тишина, а потом зааплодировал взрослый партер. На следующий день я был на одном совещании, ко мне бросилась женщина: «Я была на вчерашнем спектакле, спасибо за то, что вы сказали!» Так что такое надо пресекать в корне. И пусть мы будем есть черный хлеб без масла, потому что масло в таком случае не пойдет впрок ни нам, ни этим детям.
Островский в свое время сказал: «Без театра нет нации». Он имел в виду, что нет воспитательного момента без всей группы культуры. Воспитывать нужно с детства по литературе, художественным произведениям. Я помню еще, как в советское время у нас проходили университеты культуры, там можно было увидеть таких людей, как Грибов, можно было встретить Козловского, Шульженко. И государство это оплачивало. Это все воспитывало определенное отношение к культуре и к людям. Да, не все и не всегда покупали билеты в театр, но тогда давали пригласительные на производстве. Конечно, работяга не хотел идти ни в какой театр, жена его туда тащила, надевала на него новый костюм, белую рубашку. Он приходит, садится в зал, смотрит на сцену (этот момент, как истинный артист, Юрий Мефодьевич разыгрывает по-актерски. — Авт.). Пауза. Плачет. Снова смотрит. Садится иначе. Потом перерыв. Жена теребит: «Пойдем в буфет». — «Не хочу». Пошел покурить. Второе действие. После спектакля жена все время трещит, а он молчит. Пришли домой. «Хочешь чаю?» — «Не хочу». Ложится спать, никак не может уснуть, потому что его что-то зацепило в этом парне — главном герое. Наутро приходит на работу, его спрашивают: «Ходил в театр?» — «Ходил». — «Понравилось?» — «Сходи посмотри». Это все, все играло свою роль.
Пять собак и память на всю жизнь
— В современной жизни многое меняется, вы же наверняка замечаете это по публике…
— Да, мы чувствуем, что зритель меняется. Я, когда прихожу на спектакль, всегда включаю трансляцию из зала, и сразу слышно, какой зритель сегодня пришел: шум в зале бывает разный. Многое меняется, и прежде всего отношение. Я родом из Читинской области. Помню, у нас были местные артисты, звезды — Агафонов, Яковлев и Круглова. И мы почему-то за этими артистами бегали, не знаю почему. А в 1943-м в театре поставили сказку «Снежная королева», представляете? В 43-м! Какое было тогда время и сейчас, и какой уровень отношения к детям. Совершенно иной. Я вот смотрю нынешние мультики и никак не могу понять, что же там за зверюшки? Ни кошечка, ни собачка, какой-то круг вместо головы — чёрт-те что! Это называется работать по-новому. Да сначала детям объясните и покажите, что к чему, прежде чем работать по-новому! Они должны хотя бы животных отличать. А тогда, в 43-м, режиссер из ничего создал нам ПАМЯТЬ! На всю жизнь. Помните сцену с разбойниками? Так вот режиссер собрал в округе штук пять дворовых собак, и разбойники появлялись в сопровождении целой своры. Артисты пели, собаки лаяли, дети визжали от восторга… И когда в Малом тоже решили поставить «Снежную королеву», я сказал режиссеру: «Пожалуйста, сделай что-нибудь такое, чтобы дети запомнили этот спектакль». И он действительно сделал, и спектакль идет в театре вот уже 15 лет.
Чехов и в Японии Чехов
— Юрий Мефодьевич, у вас ведь есть и режиссерские работы в театре. Как вам лавры постановщика?
— Нет, я как-то не увлекся режиссерской работой, — качает головой артист. — Потом нет времени, каждая премьера в театре за моей подписью, а это пять спектаклей в год. Когда есть время и место, я его просто заполняю, имею в загашнике несколько пьес. А так я работаю педагогом, а это гораздо сложнее, чем работать с артистами.
— И все же, что для вас самое главное в режиссуре?
— Для меня самое важное — актер и произведение, его нужно брать прежде всего для того, чтобы раскрыть автора, а не доказать, что ты гений. Если Чехов держит мое внимание, я его и ставлю. Спектакль «Три сестры» до сих пор идет. Какой там текст! Какой современный, и зритель как точно реагирует. Все эти эксперименты зачем? Надо уметь говорить, объяснять, что хотел автор. Неужели вы думаете, что если бы Чехов, профессиональный медик по образованию, хотел описать Раневскую как наркоманку, он бы не смог? Еще как смог. Но тогда бы он не был Чеховым и его не ставили бы во всем мире. Знаете, как его в Японии обожают? Мы три раза туда ездили и три раза возили Чехова и даже однажды поставили спектакль. Кстати, в Японии очень своеобразная публика. В зале полная тишина, в гримерке кажется, что зал пустой. Выходишь — нет, полный, зрители сидят, и все — с книжками. В самый ударный момент, где предполагается реакция зрителей, они зажимают рот, иногда глаза закрывают ладошками. Весь спектакль идет практически в тишине, зато в финале полчаса хлопают, как машины.
— А что с кино? Вы ведь много снимались, и сами сняли несколько картин.
— С кинорежиссурой я завязал, сделал три фильма. Один на Свердловской киностудии, получился очень неплохой. Второй фильм «Берег его жизни» о Миклухо-Маклае снимал по заказу телевидения. Недавно посмотрел, подумал: «А ты знаешь, ничего. Даже неплохо». А потом начались звонки: «Мы посмотрели, хороший фильм!» А почему он должен быть плохим? Там снимались прекрасные актеры: Игорь Горбачев, Руфина Нифонтова, Евгений Валерьянович Самойлов, Весник… И последний сделали за 20 дней, давно его не видел, хотя тема была очень хорошая: о том, как было сохранено «Слово о полку Игореве». Конечно, это не шедевр, но это нужный фильм. Но поскольку съемки попали на 92 — 93-й ужасные годы, я ехал в Кострому на съемки, произошла девальвация, снимал практически на свои деньги, а потом был вынужден на попутных машинах добираться до Москвы. И у меня осадок остался тяжелый.
— Вопрос как бывшему министру культуры, можно? Как оцениваете работу нынешнего Минкульта?
— Не хотелось бы мне заниматься критикой. Время сейчас сложное. Минкульт работает, да с ошибками, их надо исправлять. Не могу пожаловаться на отсутствие внимания со стороны Минкульта: сейчас, когда у нас происходит ремонт, нам помогают и прочее. Что касается всех этих нововведений, то, раз уж вы вспомнили об этом, я ушел из министерского кабинета на собственных ногах, потому что категорически был против того, чтобы культуру соединять с туризмом. Это разные вещи: туризм — это бизнес, а бизнес и культура несовместимы. Так я при этом мнении и остаюсь.
— На невнимание в делах со стороны властей не жалуетесь, а часто ли посещают театр первые лица?
— Ну, сейчас мы полтора года вроде как бездомные, но Путин был у нас, да еще и с королевой Нидерландов. Думцы бывают частенько, но по фамилиям не вспомню. А вот Медведев в театре замечен не был.
«Для меня самое важное — актер и произведение, его нужно брать прежде всего для того, чтобы раскрыть автора, а не доказать, что ты гений». Юрий Соломин