Сергей ГОРДЕЕВ: «НА СЦЕНЕ Я ЛУЧШИЙ»

Если человеку дан талант, то противиться, бежать от него бессмысленно. Проснувшись однажды, он сметет все преграды, самым невероятным образом выложит обстоятельства. Яркий пример — Сергей ГОРДЕЕВ. В свои 26 лет он лауреат международных конкурсов, ведущий солист челябинской оперы и приглашенный солист Мариинского театра. Очередную лауреатскую премию, восьмую по счету, получил неделю назад в Москве на конкурсе Галины Вишневской. Самое интересное, что первые 16 лет о сольной карьере Сергей не помышлял. Он благополучно пропустил музыкальное училище, не попал в консерваторию. И всегда очень хотел поступить в мединститут.

— Да. Была такая живодерская мечта — стать хирургом, — рассказывает Сергей. — С моей нервной системой получилось бы: рассуждаю очень холодно, здраво. Поэтому в критической ситуации я бы не растерялся. Я всегда полагал, что пение — это только хобби. Но природу в себе удержать нельзя. «Если б даже пошел в медицину, — говорили люди знающие, — голос бы прорвало, он бы мешал жить, спать, думать». И я пришел в Омский филиал Алтайского института культуры. Ничего особенного во мне не увидели. После прослушивания сказали: «Поучишься год-другой, голос проснется — поступишь на вокальное. А пока иди в училище или поступай на дирижерское отделение».
— Без музыкальной подготовки?
— В Омске я окончил музыкальную школу, 12 лет пел в хоровой капелле «Соловушки». Нами руководила Тамара Хохова — замечательный педагог, дирижер, выпускница питерской консерватории. Пели Моцарта, русскую духовную музыку — очень сложные произведения. Это не прошло бесследно. Конечно, за две недели до экзаменов пришлось поработать — пройти курс гармонии и сольфеджио, который в училище изучают четыре года. В голову я это все запихал, поступил. Но вокальное отделение через год закрыли. К педагогу по вокалу Огневой я пришел сам. Говорю: «Не могли бы вы, Наталья Ивановна, подготовить меня к поступлению в консерваторию?» Она посмотрела на меня с интересом и согласилась. Через год я поехал в Уральскую консерваторию. Естественно, пролетел, но не с треском. Спел только специальность, получил шесть баллов из десяти и уехал. Огнева сказала: «Молодец, это хороший балл. Будем заниматься». Через два года на конкурсе Глинки я получил первую премию, приглашение в Челябинск. Мысль о консерватории отпала.

Только лауреатские премии
— На вашем счету восемь международных конкурсов. Победы были?
— Все восемь конкурсов, в которых я участвовал, были для меня победными. Никаких дипломантов, только лауреатские. Премии я получал всегда.
— Какой конкурс был самым трудным?
— Последний. Изматывающая программа, растянутый режим, интриги. Меня хотели скинуть, морально уничтожить. Но когда я вижу это, сопротивляюсь. Артист — тонкая душа, ранимая. Чтобы помешать, достаточно слова, брошенного невзначай замечания. Или поставить в программу арию — легкую для соперника, сложную тебе. На третий тур я готовил три арии, но жюри выбрало самую потолочную — каватину Фигаро. Все прекрасно видели, что я не совсем здоров. Но они сделали этот выбор.
— Какая нужда ездить на конкурсы?
— Проблема проста: деньги, связи. Правда, сейчас я езжу с другой задачей. Не ради денег — они как прилагательное. Мне нужны выходы на хорошие театры, хороший репертуар. Предложения поступают, накапливается база данных. И я в чьей-то базе данных накапливаюсь. Думаю, пока есть возможность (на конкурсы могу ездить еще десять лет), я этого занятия не оставлю.
— Мне кажется, в Челябинске для вас созданы все условия. Вы на особом положении...
— Все условия? Мы третий год живем на съемной квартире, пять месяцев назад еще и ребенок появился. Мне предлагали ипотеку. А зачем? Ипотеку я могу взять в Москве, Санкт-Петербурге. Эти города мне нравятся гораздо больше. Хотя бы потому, что там я могу больше заработать. Здесь можно зарабатывать при условии халтуры, минусовок. Но я не могу петь под минус. Это самый примитивный способ пения. У меня есть восемь готовых камерных программ, но это никому не нужно. Спасает только творческая отдушина — оркестр «Малахит» Виктора Лебедева. Иногда им удается мне заплатить, иногда нет. Но я не держу обиды, потому что каждая встреча с этим оркестром — праздник. Музыканты в любой дыре играют так, что позавидовал бы каждый.

Карьере помог Демон
Еще на четвертом курсе института студента дирижерско-хорового отделения Сергея Гордеева пригласили работать в филармонию. С условием, что он будет петь оперу «Демон» Рахманинова в концертном исполнении. Это суперсложная партия. Ничего подобного в русской музыке нет. Демон поет не арию, не две. Он не уходит со сцены все три акта. Начинать с «Демона» в 21 год для голоса крайне опасно.
— Об этом я тогда не думал, — продолжает Сергей. — Зато педагог похудела килограммов на десять. На ней лежала гигантская ответственность. Но справился я с успехом, и остальные жизненные трудности мне казались временными. Поэтому к грядущей постановке «Демона» в Челябинске отношусь философски: споем.
— Значит, вы давно профессионал?
— Я три года работал бесплатно. Получал зарплату, которая очень напоминала сдачу. В первый месяц спел Демона, еще что-то. И получил, смешно сказать, 250 рублей (это 2001 год). Не артист хора — солист! Я просто обомлел. Хотел завязать с этим делом раз и навсегда. Но мне сказали: подожди, все будет нормально. Нормально стало только после института — по 30 елок за две недели. Но возвращаться к этому я больше не хочу.

Жизнь «в шоколаде»
— Правильно сказала художественный руководитель оперной труппы Галина Зайцева после конкурса Вишневской: вы боец.
— У меня нет другого выхода. Я его не вижу. Я люблю петь, не мыслю себя в другой профессии. В Омске мне предлагали заняться бизнесом. Остался бы в родном городе, зарабатывал втрое больше, фирма предоставила бы машину, квартира своя была. Жил бы в шоколаде. Но пение — это единственное, что мне нравится в жизни. Поэтому я всегда настроен решительно. На сцене я только лучший.
— Смелые слова. Они подразумевают большую внутреннюю работу.
— Иногда мне кажется, что я живу даже не в двух мирах — в одном. И этот мир находится на сцене. Люди, которые меня хорошо знают, поражаются: «Какой Фигаро, Роберт! Ты так раскрываешься!» Что-то, наверно, открывается. Может, это настоящее Я, может, нет — не знаю. На сцене нет никаких проблем, быта, никакого мира. На сцене не я, Сергей Гордеев, а тот, кто поет, — Онегин, Роберт, Жермон. Иногда даже возникают тяжелые внутренние конфликты: кто я? где я? И не понимаю, в каком мире живу. Готовишься к спектаклю — он звучит в голове, спел — опять включается анализ. Вот мы сидим с вами на Кировке, а я размышляю о Макбете. Во мне сейчас два человека. Не знаю, может, психиатры признали бы меня ненормальным. Но я считаю, музыкант — это уже ненормально. В нашем рациональном мире работать за копейки по крайней мере странно. Можно свернуть в левый переулок и зарабатывать гораздо больше.
— Над голосом надо работать?
— Мы не идеальны. Все имеем слабые и сильные стороны. Когда выходишь на сцену, зрители не должны думать о твоих проблемах и с замиранием сердца ждать, споешь ты верхнюю ноту или нет. Когда голос льется, а люди, проникаясь, переживают за судьбу моего героя, получается убедительный живой образ. Поэтому работать надо ежедневно, ежечасно, ежеминутно.

Светить, сгорая
— У вас, наверно, жесткие жизненные принципы. Чего, по-вашему, делать нельзя?
— Все можно делать. По отношению к себе я сторонник абсолютной монархии. Все, что можно захватить, надо захватывать. И в музыке, и в жизни. Я не признаю нюансов, макулатуры на сцене. Если бы я мог захватить все спектакли, я бы захватил их все. Думал, максимализм с годами пройдет, но нет, он только усиливается. Я желаю обладать всем.
— Прямо как Наполеон!
— Наполеон очень плохо кончил. Абсолютного доминирования я тоже не признаю. Это сильно мешает. Когда говорят: «Ты лучший», это расслабляет, делает более уязвимым, доступным, теряешь бдительность по отношению к себе, творчеству, еще чему-то. Да так и не бывает. Мне то и дело называют какие-то фамилии, объясняя, что это самый лучший в мире баритон или сопрано. А я о нем первый раз слышу, хотя очень подробно слежу за ситуацией культуры в мире. Как он может быть лучшим, если баритонов по миру тысяч пятьдесят? Это абсурд. Кто его признал лучшим? Мир? Половина мира его просто не знает. Есть, конечно, уникальные случаи, Мария Каллас например. Она величайшая певица. Лучшая среди равных.
— У вас есть поклонники?
— Мой внешний облик их отсекает тут же. В Омске, правда, есть мой фан-клуб. Периодически отсылаю им записи. Не знаю, что они делают с ними. Говорят, анализируют, философствуют. Не люблю фатализм, слепое поклонение. Считаю это заблуждением. На самом деле гораздо больше людей меня ненавидят. Успешных всегда не любят. Серой массой быть проще. А мне это даже нравится. Я больше люблю врагов, чем друзей. Враги дисциплинируют, не дают расслабиться. Просто стараюсь не давать им лишнего повода для упреков, эмоции не показываю. Может, эти внутренние эмоции меня сжигают, но иначе не могу. На сцене по-другому. Действую по принципу «сгорая сам, свети другим».
— Значит, всегда начеку. А как же отдых? Случаются минуты покоя?
— Я всегда отдыхаю, в любую свободную минуту. Способ простой: на сцене я один, в жизни — другой. Разве кто-нибудь скажет, что я оперный певец? Никто. Я не ношу длинных волос, люблю спортивную одежду, кроссовки. Если образно, в жизни я люблю быть серой массой. Люблю отдыхать по-человечески: ходить в баню, ездить на дачу с друзьями, жарить шашлыки.

Двое еще не семья
— Дома вы тоже сторонник абсолютной монархии? На сцене-то вы партнеры с женой…
— С Олесей мы познакомились еще во время учебы в Омском институте, но женаты третий год. Был у нас переломный момент в отношениях: или наши жизни сходятся, или расходятся навсегда. Я сказал ей: «Ты певица, я певец. Может получиться трудный вариант семьи». Раскинули карты веером и решили пойти по этому пути. Получается. Но все время есть какие-то нюансы.
— Идеально, чтобы жена сидела дома?
— Жена-домохозяйка — не идеально. Дома она сойдет с ума. Ей надо выходить, общаться, что-то делать. Сын, конечно, добавил бытовых проблем. Ему пять месяцев, он буен и своенравен, как папа. Но как-то справляемся. Олеся уже поет спектакли.
— Вы не боялись, что ребенок помешает карьере?
— О ребенке мы мечтали. Я считаю, двое — еще не семья. Отдавать себя на алтарь искусства, как делает большинство, — не понимаю. Мы можем строить карьеру, думать о ней. Но если родить в 35, можно не дождаться, пока ребенок закончит школу. Я как-то прикинул, подсчитал. То, что сын родился в 26, — это нормально. Я очень хочу еще увидеть внуков.

Подготовила Татьяна МАРЬИНА.
Фото Вячеслава ШИШКОЕДОВА.