ПЕРВАЯ ПОЛОСА

Лев ПРЫГУНОВ:
«БОЮСЬ КОММУНИЗМА»

В это воскресенье Льву ПРЫГУНОВУ исполнится 67 лет. Поверить невозможно. Он по-спортивному строен. Без дела не сидит ни дня. Если не снимается, то работает в своей небольшой художественной мастерской. У него не бывает плохого настроения. И все это потому, что Лев Георгиевич живет в ладу с самим собой и считает себя фантастически счастливым человеком. В Челябинск он приехал на фестиваль, посвященный 100-летию Сергея Герасимова. В день открытия Лев Прыгунов и Татьяна Арнтгольц представили новый фильм Виталия Воробьева «Противостояние».

Из досье «ВЧ»
Лев ПРЫГУНОВ.
• Артист. Художник. Родился 23 апреля 1939 года в Алма-Ате.
• В 1962 году окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии.
• Работал в Московском Центральном детском театре, Театре-студии киноактера.
• В кино дебютировал в 1962 году в фильме «Увольнение на берег». Известность пришла после главной роли в фильме «Сердце Бонивура» (1969).
• Работал с режиссерами Марленом Хуциевым, Сергеем Микаэляном, Александром Файнциммером, Юрием Озеровым. До сих пор много снимается. Не только в российских фильмах, но и в американских.
• Хорошо владеет английским языком, знает итальянский, немецкий, румынский, учит китайский.
• В 70-х удивил всех своими картинами, хотя никогда серьезно рисовать не учился. Сегодня его натюрморты, пейзажи и портреты участвуют в российских и зарубежных выставках. Их покупают коллекционеры.
• Один воспитал сына Романа. Счастлив со своей второй женой Ольгой.

Светлана СИМАКОВА
Фото Сергея ВАСИЛЬЕВА

Первый гонорар

Это тыловая история. На дворе весна. Скоро конец войне. Но неожиданно тыл становится фронтом. Лев Прыгунов в фильме играет начальника госпиталя, который этот внезапный фронт возглавил. И наше знакомство началось с разговора о войне.
— Я был удивлен, как прекрасно играют бойцов совсем молодые артисты. Хотя чему удивляться? Наверное, гены той войны будут сидеть в нас еще столетия.
— Вы помните, как жила Алма-Ата времен войны?
— Отчетливо, хотя мне было ровно шесть лет и шестнадцать дней, когда война закончилась. Я во всех красках помню день окончания войны. Мы жили на окраине Алма-Аты, за парком и зоопарком. Место это называлось Малая станица. С него и начался город Верный. На нашей Восточной улице было всего четыре дома, но наш адрес был почему-то Восточная, 88. Странно. В Малой станице только у нас одних было радио. Наверное, потому что родители работали педагогами. Черная бумажная тарелка. 9 мая утром я проснулся от плача. Надо мной стояли мама, моя сестра и двоюродные сестры, которые остались у нас ночевать. Все они рыдали от восторга и говорили мне: «Вставай, война кончилась!» За окнами солнце. Потрясающий день. Мама послала меня к соседям: «Иди, расскажи всем, что больше нет войны». И я побежал. Босиком, в маечке и трусиках. Первая, кого я встретил, была татарка тетя Банат. Я закричал: «Тетя Банат, война кончилась!» Она заохала, потащила меня в дом, открыла сундук и стала мне прямо в майку пихать деньги — рубли, пятерки. А сама плачет. У нее и муж, и сын были на фронте. Я, помню, так обрадовался. Это был мой первый гонорар за благую весть, за выкрикнутое слово. Тогда я не знал, что буду этим заниматься всю жизнь. Но на смену радости скоро пришла страшная мука. Я думал, раз кончилась война, завтра должен отец с фронта вернуться. Каждый день ходил на угол, встречал каждого солдата. А мой отец вернулся только через год.
— Вам эти воспоминания помогают сегодня играть человека той войны?
— Я раньше не думал об этом. Только теперь стал понимать, что никто лучше режиссеров-фронтовиков не снял фильмов о войне. Значит, это так.

Кадр надо наколдовать

— Не мучает ностальгия по советскому кинематографу?
— Люблю фильмы Калатозова, Тарковского. Но надо быть честным — большинство советских фильмов — вранье. Мучительно смотреть. Помните «Девять дней одного года»? В Челябинске в это время был Чернобыль, а мы смотрели сказку про самоотверженных ученых, которые ради науки подвергали себя облучению. А как бились тогда режиссеры за каждое слово, за каждую сцену!
— Сегодня вас все устраивает?
— В советское время была цензура, а сейчас много глупостей. Омерзительные мыльные сериалы по 120 серий. Я недавно попал в один. Счастье, что меня уже в 20-й серии «убили». Самое страшное сегодня — низкий профессиональный уровень режиссеров. Я не преклоняюсь перед всем американским, но я люблю американское кино, потому что оно профессионально. Мы говорим: ВГИК воспитывает гениев. Но они выходят из его стен и монтировать фильмы не умеют. Продюсерская история Америки велика уже тем, что плохих режиссеров она близко не подпускает к съемочной площадке. Плохой режиссер просто не может прийти в американское кино. У нас же плохой режиссер снимает больше фильмов, чем хороший. Потому что он со своей наглостью достанет деньги в десять раз быстрее, чем гениальный. Ведь деньги он просит у таких же, как он сам. Богатых и ничего не смыслящих в искусстве, как вы знаете, сегодня сколько угодно.
— Какие фильмы из нового российского кино вы относите к профессиональным?
— Я не смотрю наше кино. Я не люблю кино (смеется). Потому что я так много знаю про кино, что когда начинаю смотреть, вижу, как ассистентка втолкнула козу в камеру. Я вижу эту ассистентку! Вижу, как коза упирается, а она ее толкает! А коза у-у-у как смотрит! Мне сразу становится скучно. Кино интересно тогда, когда ты забываешь полностью о том, что стоит за кадром. Это гениальное кино. Все хорошие режиссеры прежде всего умеют отсечь лишнее. Почему они репетируют долго? Они наколдовывают атмосферу, мир, который необходим в кадре. Энергетический шар кадра.

Бродский был умнее всех

— Но нет лучше наших актеров!
— Еще и сегодня жив миф о русском актере, который может сыграть все, который лучший в мире. Но это уже не так. Мы, к сожалению, потеряли грандиозную систему Станиславского, которая, на мой взгляд, очень близка к энергетической системе древних китайцев. И мы опять стали скоморохами. Я посмотрел огромное количество американских фильмов. Каким бы плохим ни был сам фильм, вы не найдете в нем ни одного плохо играющего актера. Кроме фильмов, которые в Америке сняли Нахапетов и Видов. Андрон Кончаловский — совсем другая история. Он-то как раз прекрасно понимает систему Станиславского. Так вот, мы потеряли эту грандиозную систему, а американцы ее взяли и усвоили.
— Есть фотографии, где вы рядом с Иосифом Бродским. Как с ним познакомились?
— О-о-о, я с ним познакомился через пару дней после его приезда из Норильска. После его возвращения из ссылки. Я дружил с его друзьями. И мы встретили Бродского на Невском проспекте. Пошли в какой-то ресторанчик с морским названием и хорошо напились там (смеется). Так подружились.
— Вы на него тогда смот-рели как на героя? Ведь он побывал там, в лагерях.
— Я уже тогда почитал его как поэта. К тому времени я знал все его стихотворения, которые ходили по рукам. Я благодарен судьбе за то, что она привела меня в компанию ленинградских поэтов: Льва Лосева, Евгения Рейна, Виноградова… С Рейном мы до сих пор дружим. Это были мои ближайшие люди. А Бродского я просто обожал. Но у Бродского друзей было очень мало. И я не могу назвать себя его ближайшим другом. Но мне кажется, он меня тоже любил. Доказательство тому — он мне все свои книги присылал, которые выходили там. Много у меня фотографий. Мы снимались до отъезда и когда я приехал к нему в США. Ночевал у него три ночи.
— Где-то читала, что и он, и вы английский учили самостоятельно.
— Бродский, как любой гений, знал больше, чем мы все. Он ушел из восьмого класса. Из школы. Просто встал и ушел. Потому что он был умнее всех в десятки раз. Поэтому так быстро умер. Английский он знал в совершенстве. Я начал учить этот язык в Ленинграде. В 1964 году уже свободно читал литературу на английском языке, за что, кстати, имел очень много неприятностей. Зато я мог читать все, что хотел, чего тогда у нас в русском переводе и в помине не было. У меня своя методика: не зубрить язык, а слушать и стараться понять смысл без словаря. Главное — правильно произносить. Когда я начал учить китайский, сначала с китайцем занимался произношением.

Расшатанные нервы

— Восточными философами вы тоже увлеклись тогда?
— Сначала книги на английском открыли для меня буддизм, потом даосизм — китайскую философию. Потом я заинтересовался ушу — нашел себе замечательного учителя и довольно долго этим занимался. Потом я открыл для себя тайцзи-цюань — очень хорошую китайскую гимнастику, ею до сих пор занимаюсь.
— Вот почему так легко соглашались выполнять все трюки в фильмах?
— Никакого подвига в этом нет. Стыд и позор, что наши актеры не могут ни стрелять, ни прыгать. Во времена моей молодости на киностудиях тоже были прекрасные трюкачи, каскадеры. Но часто актеры сами выполняли трюки, потому что за них хорошо платили. Запретили это в 1966 году, после того как, выполняя трюк, погиб Женя Урбанский. Вместо того чтобы повысить меры безопасности, на трюки стали брать каскадеров. Решили: пусть лучше они гибнут, чем актеры. Шума меньше. Людей же просто не жалели. До перестройки все трюки выполнялись прямолинейно. Есть в сценарии прыжок с третьего этажа — с третьего этажа каскадер и прыгал. А в пропасть или в воду с моста летели без всяких приспособлений. Однажды каскадер, дублируя меня, прыгал с 40-метрового моста в воду. Потом отплевывался кровью и говорил: «Что-то я неправильно упал!..»
— Наверное, мужчина, один воспитавший сына, сделавший на съемках не один каскадерский трюк, ничего в этой жизни не боится?
— Лично за себя не боюсь. И смерти не боюсь, но хочется умереть достойно. Одна из главных задач каждого человека — не стать для других обу-зой. Но страх бывает разным. Есть страх, который вырастает на уровне нервов. А нервы у меня расшатаны, и я боюсь неизвестности. Меня никогда не испугает человек, которого я знаю. Но может подойти маленький мальчик, и я сразу вспомню Алма-Ату. У нас там бандиты выпускали детей, а сами прятались в кустах. И вот мальчишка задирал тебя, а потом выходили они и говорили: «Ты что малых обижаешь?» — и… Но больше всего я боюсь возвращения коммунизма в страну. Не для себя, хотя очень боюсь несвободы. Не хочу, чтобы мои дети и внуки жили, как жил я. Поражаюсь ностальгии людей, которые уже забыли, как с ними обращались, как они стояли в очередях за грязной картошкой, часами и днями — за колбасой. Мама мне писала: «Пришли, пожалуйста, масла, мы уже забыли, что это такое». Никто не мог поехать за границу. Как быстро все это забыли!
— Любовь к свободе сделала вас художником?
— Наверное, мне надо было после школы учиться живописи. Я ее чувствовал, понимал. В детстве даже брал уроки у профессионального художника. И потом в Ленинграде дружил с художниками, любил ходить в музеи. Но и кино я тоже люблю. Поэтому не жалею, что стал художником очень поздно. Теперь картины меня кормят, потому что их покупают. И это дает мне больше свободы.