ВСТРЕЧА ДЛЯ ВАС

Сергей АКИМОВ:
«ИРОНИЯ ПРИХОДИТ С ВОЗРАСТОМ»

Часто, вспоминая режиссера Наума Юрьевича Орлова, говорят, что ему удалось собрать шикарную коллекцию актеров. Сергей АКИМОВ — из этой коллекции. Каждое его появление на сцене убеждает в тонкости организации этого актера и человека. Он всегда разный и всегда на своем месте. А роль Посредника в премьере нынешнего сезона «Оскар и Розовая Дама», по-моему, создана только для него. В этой роли раскрылось все богатство характера Сергея Леонидовича. Глубокая природная доброта, аналитический ум, восточная созерцательность и, что особенно важно для творческого человека, ироничность. Думаю, даже самых хладнокровных зрителей Сергей Акимов влюбил в своего Посредника. 3 марта в театре драмы отмечали 35-летие сценической деятельности Сергея Акимова. Конечно же, играли «Оскара».

ИЗ ДОСЬЕ «ВЧ»
Сергей АКИМОВ. Актер. Заслуженный артист России.
Родился в Магнитогорске в 1950 году.
В 1971 году окончил Казанское театральное училище. Работал в театрах Куйбышева, Рязани, Омска, Магнитогорска. В Челябинский драматический его переманили в 1982 году.
На театральной сцене сыграно более 50 ролей. Сегодня занят в спектаклях «Дядя Ваня», «Чума на оба ваши дома», «Женитьба», «Чужой ребенок», «А поутру они проснулись», «Поминальная молитва» и других.
Женат. Обожает своих детей и внуков.

Светлана СИМАКОВА
Фото Эдуарда КОМАРОВА

ТОЛЩИНА РОЛИ

— Меня более всего покорила легкость вашего перехода из состояния взрослости в состояние детства в этом спектакле.
— Я не старался играть ребенка. Скорее, это рассказ о ребенке. Каждый родитель, говоря о сыне, немножко его показывает, копирует. Об этом Брехт писал. Когда люди рассказывают о каком-то происшествии, они все покажут: как тот стоял, как этот балбес вообще сделать ничего не мог. Одно время советский театр «болел» Брехтом, началось все с Прибалтики. Потом стали по Брехту играть в России, но почти всегда неудачно. Наши актеры не могут по-брехтовски, они влезают в шкуру героя и прут напролом. По-брехтовски играют, наверное, только на Таганке.
— То есть вы вспомнили Брехта?
— Нет, я слушался режиссера. Он меня одергивал, когда мне хотелось «пошалить». В «Оскаре» я играю больше спектакль, нежели роль. Не знаю даже, роль это или не роль. Скорее, функция. У меня раньше такого опыта не было, к сожалению. И, мне кажется, такая манера открывает дверь к другим произведениям, которые не играются на сцене. Мы все связаны ролями. «А роль-то я сыграл лучше того-то и того-то», — говорит кто-нибудь. Или: «Вот я сейчас как сыграю, никого на сцене видно не будет!» Какая-то глупая позиция. Глупая заинтересованность в толщине роли. Пять страниц. Десять. Играть-то надо спектакль. Вот тогда появляются ансамбль, дружба. И такая актерская компания может разыграть любой материал.
Я работал в Рязани. К нам в театр приехал Евгений Александрович Евстигнеев. Играть Соломахина в «Премии» Гельмана. Эта пьеса и автор в те годы очень хорошо принимались. А у нас спектакль был трудный. Неуклюжий какой-то. Я тогда подумал: как не стыдно приглашать большого артиста в такой спектакль, к тому же у Соломахина всего один монолог! В день приезда Евстигнеева я сбежал со своей репетиции на его репетицию. Это же интересно — что будет? Он пришел, тихонечко произнес: «Давайте начинать». Начали. И вдруг Евгений Александрович говорит: «Стоп. Вы это скажите чуть позже. А во время этой фразы пройдитесь…» Четыре репетиции у них было. И этот спектакль расцвел! Все получилось. Я понял причину неудач — каждый до приезда Евстигнеева тянул одеяло на себя: «Вот я сейчас сыграю!» А Евстигнеев все собрал. Получилось просто-таки музыкальное произведение. Спектакль так нагрел зрителя, что когда разрывающимся голосом Евстигнеев проорал: «Нет такой партии…», я подумал: «Завтра все пойдут заявления в партию писать».

ХРАНИТЬ В СЕБЕ РЕБЕНКА

— Главный герой, Оскар, должен умереть. Последние дни жизни десятилетнего мальчика… Как это сыграть?
— Я был еще маленьким. Но хорошо помню мальчика, который жил по соседству. У него был порок сердца. Операция результата не дала. Он знал, что умрет. Как он на нас смотрел! Мы носились, играли в футбол. А он сидел в песочке. С пальцами, как барабанные палочки. Даже в то дурацкое время, когда тебе 11 лет, больно видеть такое.
— Часто говорят: в каждом взрослом живет ребенок. Но в реалиях не всем удается сохранить в себе детство.
— И очень плохо. Ребенка в себе надо хранить до глубокой старости, до смерти.
— У вас это так близко лежит, вы так легко это извлекаете.
— Я всегда был рядом со своими детьми, теперь и с внуками. Очень люблю наблюдать за ними. Дети очень хитрые, они эгоисты и не сразу начинают скрывать это. Мотивации поведения у них очень интересны. Я над ними подшучиваю, а они надо мной. Не должно быть культа личности в семье, я вообще ненавижу вождизм. Когда человек не аргументированно, а страстно подает информацию, сразу видно: вождь. Когда-то Евстигнеев со Степановым взяли курс. Евстигнеева все спрашивали: «Евгений Александрович, зачем вам это?» А он отвечал: «Это так забавно! Они такие дураки!» Я тоже люблю наблюдать за молодыми. Приходит в театр артист, работает над ролью, делает все свободно и выразительно, а получается штамп восемьсот лохматого года. Поразительно! Откуда он его взял? Ниоткуда. Он просто на уровне какой-то насмотренности впитал, что именно так надо играть вот эти чувства.

КТО ВЫГЛЯДИТ УМНЕЕ?

— Есть возможность избежать штампов?
— К мастерству надо относиться скептически. Особенно к своему. Был в моей жизни актер, который говорил: «Я в этом театре создал несколько ролей. О да!» Это было смешно слушать. Нельзя так серьезно к себе относиться. Все должно быть дозировано: ирония, серьез, уважение и даже любовь. Бывают ведь родители, которые своей любовью убивают детей. Любовью! Не ненавистью. Выходит, избыток любви тоже плохо. А мы еще и живем-то в любопытное время. На мой взгляд, сейчас большой профессионализм не особо востребован. Требуются типажность, какие-то психофизические данные актера. А мне интереснее на сцене решать задачи. Красиво, как математик это делает.
— То есть головой все выстраивать?
— Почему? У нас не только голова. У нас все работает: и душа, и тело. Всегда вспоминаю слова одной старой замечательной актрисы Лилии Федоровны Любимовой. Я работал тогда в Самаре. После спектакля поднимаемся в гримерку, она говорит: «Сережка, у тебя сегодня руки не те и ноги не те». То есть думать на сцене надо и руками, и ногами. Артист, который умеет думать не только головой, но и всем своим существованием, лучший. На сцене он выглядит умнее самых умных. Примеров тому много.
— Скажите, театр сегодня должен страстно убеждать или быть бесстрастным?
— Театр сегодня — это место для психотерапии. Весь драматизм сцены перенесен в нашу жизнь. Хочешь драматизма — включи новости. А театру остается лечить. Да, наверное, театр должен быть страстным. Но он может быть очень плохим, поганым. И вреда от него достаточно. Гоголь говорил, что со сцены и добра, и зла немерено. И режиссеры разрушителями бывают. Низкий, высокий жанр, пафос или истина — все идет от помысла благого и умения этот помысел реализовать.

ГРАФСКАЯ ПРОФЕССИЯ

— 35 лет на сцене. Долгий путь. И прошли вы его, служа в нескольких театрах. Хорошо это или плохо? В СССР принято было гордиться одной записью в трудовой книжке. Американские психологи утверждают, что для успеха и здоровья следует каждые четыре года менять место работы.
— Cмысла в переездах много. Наш театр много лет был крепко привязан к советской власти, в случае чего всегда под рукой. Большой МХАТ и маленькие МХАТики. Одно было хорошо — ты приезжал в другой город и сразу получал квартиру. Но уезжал артист в другой театр только по творческим соображениям, а не потому, что там квартиру давали.
В этой системе театров вдруг собиралась хорошая команда — что называется, звезды сошлись. Спонтанно. В те времена у меня было много хороших друзей.
— Сохранились?
— К сожалению, нет. Как будто трактором проехали по нам новые времена. Знакомых много, а единомышленников… Очень многие уехали, ушли из профессии, спились, умерли. Стали старше и мудрее, а потом еще старше, но дряхлее. А дряхлость — это уже другое.
— Она опасна для актера?
— Я считаю, что артист не должен вызывать сочувствия к своей личности. Только сострадание к персонажу, если того требует сюжет. Артист же должен быть здоров, крепок и вызывать любовь или нелюбовь.
— Что сделаете, когда почувствуете в себе опасный момент?
— Я всегда начеку. Как только возникнет жалость, уйду. Возможно, в другую профессию. Я пытался оформлять спектакли, ставить и даже собирался учиться на режиссера. Но не судьба, все что-то мешало. А потом подумал: все-таки профессия актера-то графская.
— Все лавры актеру. Но ведь и колотушки?
— Думаете, я газеты читаю? Новости разве. А рецензий я не читаю. Знаю, что критик Н., например, никогда обо мне доброго слова не скажет. Я на него не обижаюсь. Мне аплодисментов хватает. Творческий акт сам по себе происходит в те два часа, когда идет спектакль. Удачный? Неудачный? Вот вам пример. Идет показ. В зале — Станиславский и Немирович. Немирович мрачный, а Станиславский хохочет, довольный... Заканчивается прогон. Станиславский говорит: «Нет, это невозможно, нельзя так играть!» Немирович: «Замечательно! Все превосходно! Особенно вот этот момент…»

ЯЗЫК БОГА

— Что больше любите смотреть — театральные постановки или кино?
— Все. Кино стало очень кратким моментом в моей жизни. Я недоснялся, очень занят был в театре. Тогда сразу четверо из нашей труппы уехали сниматься. Я был пятым. Режиссер сказал: «Не поедешь никуда!» Создателям фильма пришлось на последние съемки приглашать дублера. А киношники такого не прощают. Больше не приглашали. Но кино — это шикарно. Если бы меня снимали, я бы снимался. В театре солдатская жизнь. В кино все не так. Там ты встречаешься с самим собой. Можно не готовиться и не накачиваться. Приходишь и продолжаешь жить. Только в другой обстановке. Потом из тебя сделают все, что нужно. Манию величия киноактерам прививают зрители. В большей степени успех не их заслуга. Так мне кажется. А в театре надо так сосредоточиться перед спектаклем! А не сидеть и не болтать, как я сейчас. Но спектакли очень люблю играть. Может, это извращение? Но люблю. Если это не страшная «вампука». Была у меня роль в «Барабанщице» — мне стыдно было выходить на сцену.
— Вы с манией величия не знакомы?
— Знаком. Было время, когда мне казалось, что я все могу. Ирония к себе помогла. Она приходит с возрастом, как у Окуджавы: «Тогда моя походка мне не была смешна». А я сейчас сам себе смешон бываю. И это хорошо.
— Вы как будто бы собирались поступать в МФТИ. Как же случилось, что поступили в театральное училище?
— Случайность, говорят, — язык Бога.