ВСТРЕЧА ДЛЯ ВАС

Сергей ОВИНОВ:
«Я ОЧЕНЬ ТРУДНЫЙ АКТЕР»

Святыми актеры театра «Манекен» считают три праздника. Вместе они встречают Новый год. 1 апреля отмечают день рождения своего театра. А под занавес сезона обязательно играют в футбол. Эти традиции родились во времена Анатолия и Бориса Морозовых. «Манекеновцы» верны им по сей день. Но с некоторых пор афиша самого молодого театра в городе запестрела юбилеями. 21 февраля этот парадный список пополнит Сергей ОВИНОВ. Сцене родного «Манекена» он отдал 25 лет своей жизни.

ИЗ ДОСЬЕ «ВЧ»
Сергей ОВИНОВ. Актер. 25 лет работает в театре «Манекен».
Родился в 1961-м. В 1987 году окончил ЧПИ, факультет «Двигатели. Приборы. Автоматы». В 2000-м получил диплом режиссера, окончив ЧГАКИ.
Занят почти во всех спектаклях театра. Любимая роль — Сганарель в «Дон Жуане». Любимое занятие вне сцены — чинить автомобили.
Жена — актриса театра «Манекен» Наталья Кораблева. Дочь Маша учится в девятом классе.

Светлана СИМАКОВА
Фото Алексея ГОЛЬЯНОВА

ПЛОСКИХ ЗЛОДЕЕВ НЕ БЫВАЕТ

— Чем будете праздновать?
— Мне повезло. В этот день мы играем один из самых любимых мной спектаклей — «Ю».
— А не страшно праздновать юбилеи? Много лет были молодым и вдруг перешли в отряд «старичков»?
— Есть такая песня «Мои года — мое богатство». Когда наши «старички» на сцене начинают двигаться… Далеко не все молодые так могут.
— Несколько дней перед встречей силилась вспомнить вас в роли злодея и не вспомнила.
— Ну как же?! Вурм в спектакле «Коварство и любовь». Я старался. Мы оба с режиссером Анатолием Морозовым старались сделать его не совсем мерзавцем. Я вообще не верю в существование плоских злодеев. Их можно найти разве что в сказках. А в жизни у любого злодея есть алиби. К тому же в наше время вообще все смешалось. По телевидению с утра до вечера показывают убийц разных мастей. И называют их героями. Нам внушают: убийства, которые они совершают, основаны на благородстве. Можно подумать, что в Евангелии написано: «Не убий никого, кроме злодеев и преступников». Хотя там просто написано: «Не убий». Но мы взялись это понятие трактовать, как нам нравится. Так что же удивляемся тому, что дети в школах так умело избивают друг друга?
— Они к службе в армии готовятся. Совсем недавно вы сыграли роль второго плана в спектакле «Мотылек». Премьера случилась задолго до нынешней волны возмущения дедовщиной. Но вы в «Мотылька» вкладывали именно эту проблему?
— «Мотылек» ставит проблему куда более широкую. Речь идет о непопадании личности в уготованную ей среду. Армия ставит человека в такую ситуацию, когда в нем все человеческое должно быть сломлено. Этот институт вообще задуман против личности. Армия обязана сломать человека, чтобы он утратил чувство самосохранения. Она так устроена, она готовит нас к войне и смерти. Это само по себе зло, которое считается необходимым. К тому же армия — зеркало нашего общества. Люди там спрессованы так, что все пороки вылезают наружу. А в обществе сегодня считается нормальным обмануть, бросить. Помните, в самом конце фильма «Настройщик» слепой нищий рассказывает историю. Он потерял деньги и попросил прохожего их найти. Добрый молодец нашел, но взял деньги себе, сказав, что ему они нужнее. На Руси такой поступок считался худшим грехом, а человека этого даже человеком нельзя было назвать. Сегодня это геройство. А тот, кого обманули, — лох. Вот я лох и этим горжусь. Я не смогу обмануть или ударить другого каблуком в лицо.

ЗАГАДКИ РУССКОЙ ДУШИ

— Как человек должен себя поставить, чтобы поняли — его чувство собственного достоинства незыблемо?
— Не надо ничего демонстрировать. Если это чувство в человеке есть, это поймут даже самые тупые. Конечно, в нашей жизни если есть конфликт — всегда есть компромисс. Так вот, в человеке должно быть чувство меры, когда он идет на компромисс. И в армии так же. Сегодня часто говорят о национальном вопросе. Русские для меня в этом плане — самая большая загадка. Сколько раз видел, как встречаются казахи, туркмены, да кто угодно. Как радуются они, встретив земляка. Как помогают друг другу. А русские друг друга обирают. Дембеля обирают новобранцев. Загадка русской души?
— Что же со всем этим делать?
— Никакого волшебного рецепта нет. Надо каждому по капле выдавливать из себя раба. Не верю я ни в какие кампании. Каждый должен начинать с себя. Как-то надо было несколько раз наш спектакль сыграть для школьников. Это нелегко. И были возражения: да зачем это? Да кому это надо? Мое горячее убеждение — если мы не сделаем, то кто сделает? Никого нельзя перевоспитать, но уронить каплю истины в коллективное бессознательное мы можем. И себе не позволять лишнего тоже можем. Вот сегодня часто слышим возмущенные голоса: «Все воруют, как с этим бороться?» Ну ты не воруй, и уже лучше, уже борьба.

ЕСТЬ ТАКАЯ ШКОЛА

— Публика в «Манекене» постоянно меняется. Вы знаете, для кого играете? Понимаете эту новую публику?
— Мне кажется, глупо задаваться вопросом, для кого мы должны играть. Нельзя ответить на этот вопрос. Ты можешь почувствовать зал только тогда, когда выйдешь на сцену. И каждый раз зал такой разный. То теплый, отзывчивый. То айсберг. И ты начинаешь искать контакт. Всегда можно нащупать пару теплых сердец и, опираясь на них, разогревать других. Бывают и безнадежные случаи.
— В ваши нынешние премьеры вливаются студенты Юрия Бобкова. Свежая кровь. Чувствуете дыхание в затылок?
— Я бы обрадовался, если бы они действительно начали дышать нам в затылок. Пока этого нет. Мне, наверное, долго везло: не было конкурента, другого актера моего склада на роли, которые пришлось играть. Практически всегда я был один. Но не думаю, что это меня расслабляло. Я всегда такой — долго не могу войти в роль. Мне нужно время, чтобы ее почувствовать. Вот ставил Анатолий Морозов «Коварство и любовь», мы даже ругались. Он торопил, а мне надо было ходить по сцене, копить, копить, откладывать, пока не почувствую, что родилось… Нередко у меня это случается только к прогону спектакля. Я трудный актер. За то, что меня режиссеры терпят, им надо памятники ставить. Но актерам, которые говорят, что прочитали пьесу, почувствовали роль и готовы играть с одного прочтения, я не верю. Изобразить можно. Сделать, построить головой, придумать — согласен. Но роль должна родиться, вызреть.
— «Манекен» родился как любительский театр. Сложно было перейти в стан профессионалов?
— Ходит такое мнение: в «Манекене» каждый играет сам себя. Не помню, кто это первым сказал. Наверное, это так. Но никогда не соглашусь, что у «манекеновцев» нет школы. У нас своя, специфическая «манекеновская» школа. В ее основе лежит особая энергетика, умение сопереживать. На сцене главное — жить, не врать. Помню, когда я только пришел в «Манекен», приехали к нам известные критики Родина и Шах-Азизова. Смотрели спектакль «Моя жизнь». Кто-то из них сказал: «Когда на столичной сцене актер пять минут по-настоящему живет в спектакле — это успех. Но здесь сегодня я увидела, как девочка, ни слова не сказав за весь спектакль, весь спектакль жила в нем! Как это оценить?!» Вот это и есть «манекеновская» школа. Дай бог нашим молодым научиться так работать, вот тогда я могу сказать, что нам дышат в затылок.
— Вам приходилось укрощать роли?
— Самая моя любимая сегодня роль — Сганарель. Я даже расстроился, когда мне его предложили сыграть. Но потом… Ни с одной ролью не было у меня такой любви, ни с одной ролью я так тесно не жил. Стал замечать в троллейбусе, что пассажиры на меня подозрительно поглядывают. Видимо, я рожи корчил, «примеривал» Сганареля.
— Как уживаетесь со всеми персонажами? Собственному «я» приходится потесниться?
— Я согласен со словами Михаила Чехова, что на сцене в актере должны сочетаться три «я»: «я» высшее, «я» контролирующее и «я»-персонаж. Если хоть одно из этих начинает вываливаться или превалировать — будет провал. Стараюсь жить по этому правилу. Но я на сцене и я за кулисами — разный человек. Мне не приходится давать приют своим персонажам.

НЕСЕРЬЕЗНОЕ УВЛЕЧЕНИЕ

— Какой-то вы сильно правильный, весь положительный такой.
— Делаю себе рекламу. Хотите негатива? Я ленив. Мне всегда хочется, чтобы меня кто-то поднял на подвиг.
— Жена на такую роль не годится?
— Когда ей что-то надо, она меня поднимет в секунду. Но когда мне — она молчит. Шучу, конечно.
— Когда два актера создают семью, ячейка общества от этого сильно страдает?
— Однажды учительница нашей дочери рассказала такую историю: Маша идет из раздевалки, волоча портфель и мешок со второй обувью, и плачет: «Не любят они меня». Она настрадалась.
— Ей рано пришлось стать самостоятельной?
— Баловать ее особенно некогда было. Но она никогда не оставалась одна. Сначала эту ношу взвалила на себя прабабушка. А потом обе бабушки подключились, особенно теща. Иногда я говорю друзьям: «Готов собирать деньги на всемирный памятник теще». Но мы с Наташей очень старались все делать для нашей Маши. Правда, нашему ребенку этого внимания было маловато.
— А ваши родители счастливы были, что вы свою жизнь связали с театром?
— Нет, конечно. Они надеялись, что это несерьезное увлечение скоро кончится и я займусь серьезной профессией. Ведь я окончил очень серьезный факультет ЧПИ. Иногда мне говорили: «Ну все, хватит, давай берись за нормальную работу. Ведь ты уже большенький, как-никак».
— «Манекен» изначальный — эйфория молодости, успеха на фестивалях. А теперь это обычный городской театр со всей свойственной такому заведению рутиной. Как переживаете этот контраст?
— Разве обычный репертуарный театр — это плохо? Мы, наоборот, этим дорожим и ценим своего постоянного зрителя. Да никакой эйфории не было. Фестивальные поездки — это всегда интересно, но нелегко. В 1990 году, к примеру, невозможно было в стране совершить валютный обмен. Валютные операции были запрещены. И мы поехали на фестивали в Америку, Италию и Германию без копейки денег. Где-то что-то давали, где-то нет. И это было очень унизительно. Был момент — на обед дали сухую лапшу, а питье покупай за свои деньги. Мы брали стаканы, шли в туалет и наливали воду из крана. К тому же я скептически отношусь к раздаче первых-вторых-третьих мест. Мы проводили «Театральные опыты» — никаких мест у нас не было. Вот нас назвали победителями в Америке. А я видел такие два спектакля! И мне хотелось первенство им отдать. Ведь своего спектакля я со стороны не вижу.

СЛАБОЕ ЗВЕНО

— При таком глубоком погружении в театр даже неловко спрашивать о хобби.
— У меня не хобби, у меня много профессий. Я еще сантехник, электрик, автослесарь, столяр. Пока театр наш был в подвале, я выполнял роль главного инженера. Хотя есть одно хобби — люблю принимать гостей. Друзья собираются только у нас — таково условие.
— Но ведь надо стол накрывать, хлопот много?
— У нас все демократично. Покупаем пельмени и водку. Однажды Катя Притчина сказала: «Главное — сами зовут. Напрашиваться не надо». А светских тусовок не люблю, не очень уютно себя на них чувствую.
— Скажите, вы с женой репликами из спектаклей дома разговариваете?
— Конечно. Те, кто знают, что происходит, очень веселятся. А несведущие ничего не понимают. Как-то я работал с Театром современного танца и со стороны увидел такую атмосферу: идет репетиция, все ходят по кругу. Все делают одинаковые упражнения. Но при этом смеются. Смешит всех паренек. Делает то же самое — но это мне так кажется. А они смеются. Значит, он делает что-то не так. Я понял, что попал в совершенно другую профессию.
— Вы любите баловать своих домашних?
— Люблю. Кто же еще их будет баловать? У меня полон дом женщин: жена, дочь, кошка, морская свинка и машина. И все от меня чего-то хотят. Жена с дочерью меня дразнят. Ты, говорят, в нашем доме слабое звено. Когда мы обедаем, кошка идет не к кому-нибудь, а ко мне выпрашивать вкусненького. Думаю, что часто не отдаю себе отчета, как используют меня — слабое звено — мои женщины.