Елена Оболикшта: «Лично мне создание текстов нужно как терапия, чтоб не сойти с ума»

О слонятах и Державине

В маленьком кафе — литературный вечер. Поэты неспешно сменяют друг друга. А я давно запуталась в модернистских образах и только отупело качаю головой в такт счету очередного оратора: песня первая, песня вторая, песня... Невольно вздрагиваю, когда в чтение вплетается негромкая музыка. Оглядываюсь. Чуть в стороне от остальной публики перебирает гитарные струны темноволосая женщина. С этого момента я почти не отрываю от нее взгляда, мгновенно узнав блестящие карие глаза поэта и барда Елены Оболикшты.

Или, быть может, надо говорить «барда и поэта»? Все-таки речь идет о серебряном призере Дельфийских игр России в номинации «Авторская песня». Да и сегодня она исполняет песни на чужие стихи. Хотя с другой стороны, тексты Елены входят в «Антологию современной уральской поэзии», которую собирает Виталий Кальпиди, и в монументальной «Энциклопедии Уральской поэтической школы» молодая поэтесса заняла свое место.

— А с чего вы начинали свой творческий путь? — спрашиваю я, чтобы решить этот вопрос. — Со стихов, музыки или песен?

— Еще пару лет назад я смогла бы ответить. Но теперь это довольно сложно — я даже не знаю точно, что такое творческий путь, — вздыхает Елена. — Считать за начало первый выход на сцену?

Я киваю. По кафе от нашего столика ползет полупрозрачное марево воспоминаний, в котором почти сразу проявляется шестилетняя девочка со скрипкой — очень спокойная и очень похожая на мою собеседницу.

— Мы выступали с моим преподавателем, а в зале было человек десять. Помню, что мне было все равно, я гордилась и совсем не волновалась, — поясняет Елена, осматривая девочку с долей скепсиса. — Но ведь это было просто занятие в рамках школы, а не какой-то самостоятельный путь.

— А стихи тогда уже были? У поэтов ведь всегда есть какие-то детские стишки...
— Это у каждого по-своему. У меня было какое-то стихотворение про обиженного судьбой слоненка, дословно не помню. — В воздухе почему-то пахнет смородиной, Елена слегка хмурится. — Вообще, хороший продюсер или пиарщик может придумать любую биографию поэта, расставив нужным образом акценты — такие, как эти детские стишки, — и получится то, что потом будут считать типичным. Есть много мифов о том, что и как бывает у поэтов. По канонам эпохи романтизма творческая личность должна быть странной, вечно пьяной, никуда не вписывающейся, с закатывающимися от вдохновения глазами... А в эпоху Просвещения? Тот же Державин — государственный деятель Российской империи, сенатор, тайный советник, и поверх всего этого — великий русский поэт.

Краденое вдохновение

— А все-таки с чего все начиналось? — допытываюсь я. Воспоминания сгущаются, и мы «сдвигаемся» в биографии лет на шесть вперед. Вместе улыбаемся, то ли вспоминая, то ли представляя девочку-подростка, влюбленную в актера Дэвида Духовны. Она написала то, что Елена неохотно зовет первыми стихами, — странные рифмованные строчки, непонятные самому автору. Одновременно писались и песни.

— Хорошо, что большая часть тех стихов не сохранилась, хотя я, к стыду своему, зачем-то помню отдельные фрагменты по сей день... Многие подростки делали и делают что-то подобное — и это хорошо, это такая арт-терапия, которая нужна в их возрасте, как в любой другой критический период. Если говорить о творческом пути, то это едва ли к нему относится, — объясняет мне Елена. — А если о поэзии, то я считаю, что нормальные стихи начала писать около двадцати.

Мы с готовностью «отматываем» еще шесть-семь лет, чтобы найти себя за столом с зеленой лампой.

— Тогда я решила, что должна купить настольную лампу — именно потому, что пишу стихи. Мы пошли с подругами в только-только открывшийся магазин IKEA и долго бродили там среди красивых интерьеров и непонятно для чего нужных, но тоже красивых вещей. Каждая выбрала свой товар, но кассы на выходе почему-то не оказалось, и мы решили ее не искать. А вечером я села возле этой зеленой лампы с кусочком украденного у IKEA вдохновения и написала «Где спят мои глаза, когда я слышу».

Тем стихотворением Елена была по-настоящему довольна, что случилось с ней впервые. Прошло еще немного времени, и стихи вышли в свет, стали появляться в толстых журналах. Был издан первый сборник «Эльмира и свинцовые шары». Песни прозвучали на фестивалях «Урал-транзит» и «Глубина». Но это Елена вспоминает равнодушно. Да, были какие-то лауреатства. Вышел сборник — спасибо всем за то, что в нем обошлось без опечаток, за вступление, критическую статью и иллюстрации... Но никаких особенных переживаний у самого автора не было.

— Судьба песен или стихов, после того как они написаны, публикации и концерты — уже не творческий путь, а немного другой, — говорит Елена, — профессиональный, исполнительский.

Города и люди

Мы неуверенно блуждаем вблизи зеленой лампы. И, как ни странно, в ее неверном свете моя собеседница вовсе не кажется загадочной, не кутается в поэтический ореол. Спокойная, даже домашняя женщина. Она была и шестилетней скрипачкой из города, который в ее детстве еще не звался Новоуральском, а обходился именем областного центра и числовым кодом. Была и студенткой, внезапно и резко «родившейся» из тепличной атмосферы закрытого городка в шумный, деятельный Екатеринбург. И — это представить проще всего — преподавателем музыки в центрах творчества, с задорной улыбкой собиравшей вокруг себя подростков. С ее легкой руки там появились не то чтобы классы (поскольку не было никакой школьной программы), а скорее студии авторской песни. Кто-то из ребят учился сочинять, кто-то хотел стать исполнителем. А их руководитель постепенно понимала, что ошиблась, когда сочла, будто ей интереснее с людьми старшего поколения.

— Теперь я понимаю, что мне интересен определенный тип человека или даже кое-что определенное в любом человеке. А именно — то, что скрывается под всеми нашими автоматическими реакциями, наслоениями социальных ролей, которые мы часто путаем с нами самими. Во всем интересна человеческая уникальность, если хотите, душа.
Уроками дело не ограничивалось — нужно было устраивать встречи, концерты, воплощать в жизнь проекты, а по сути создавать общую среду, где можно проявить себя и найти единомышленников. За «строительством» ученики и учительница сдружились.

— В Челябинске некоторые ученики даже сейчас, когда я в декрете, приезжают ко мне домой заниматься, — улыбается Елена. — А со свердловскими мы списываемся в социальных сетях. Многие до сих пор поют, занимаются творчеством, кто-то продолжил обучение музыке в вузе.
— Не жалеете, что переехали?

Женщина отрицательно качает головой.

— Мне всегда хотелось уехать из Екатеринбурга. Его лицо для меня — нервное и агрессивное, наглое и амбициозное, с большими претензиями. Он постоянно провоцирует, зовет включиться в конкуренцию всех со всеми. Не было ощущения никогда, что, например, в этом городе родятся мои дети, в этом городе я смогу взять за руку любимого человека и просто ощущать себя дома. Все это я обрела в городе Че. Здесь мне уютно и спокойно, хотя теперь и к этой моей родине появились претензии. Наверное, ко мне можно отнести высказывание «хорошо там, где нас нет». Думаю, что дело не в месте, а в каком-то смутном внутреннем ощущении Родины. Его, должно быть, надо искать в чем-то другом — в вере, например, или в любимом деле.

Поэзия компьютерного века

— Интересно, — размышляю я, — ведь о современных поэтах тоже есть мифы? А о вас?
— Ну что вы... — Елена чуть ли не заливается краской, но тут же задумчиво кивает: — А знаете, все возможно. Бывает, что у Яниса Грантса собирается творческая компания, несколько дней там идут споры, рождаются какие-то немыслимые идеи, и все мы ведем себя совсем не так, как в обычной жизни. Чем не почва для мифов? Или то, о чем мы сегодня говорили — например, эта лампа?

— Тогда давайте добавим к мифам еще один! Вот, допустим, как выглядела бы ваша муза? — я с любопытством щурюсь, ожидая, что за плечом собеседницы появится хрупкая девочка с флейтой, крылатая сирена или еще кто-нибудь, вовсе невообразимый. К моему удивлению, ничего подобного не происходит.

— Если говорить о мифах, то вопрос правильный, — серьезно кивает Елена. — По-моему, как раз муза входит в число тех обязательных атрибутов поэта, которые придумали романтики. Тогда был другой образ жизни: выходы в свет, стихи в альбомах... Муза очень подходила тому стилю. Сейчас есть Интернет, где одна информация летит на бешеных скоростях, а другая остается неосмысленной, непрочтенной, нераскрученной. Какие-то факты и идеи сияют и видны отовсюду, как звезды, а какие-то, будто космический мусор, летают по огромному пространству Сети и так и не достигают предполагаемого адресата. При таких скоростях передачи информация долго не живет. Музе, как устойчивому явлению, просто негде и некогда появиться.

Я улыбаюсь: собралась творить мифы, а Елена так и рвется их развенчивать. Хотя, с другой стороны, чем не мифология нового времени — мир, летящий на космической скорости, и поэты, которые еле поспевают за ним? Вместо музы — цепочки связей, чужие тексты, которые так и подбивают ответить, вместо комнаты с зеленой лампой — просторы Сети, вместо блокнотов — ноутбуки. Впрочем, стихи, если они изволят приходить сами (только бывает это далеко не всегда), можно записать в любой момент и на любой носитель. Но все же текстовый документ стал самым привычным и удобным: в нем лишнее можно удалить бесследно, окончательный вариант — увидеть напечатанным.

— А с другой стороны, часто именно черновики представляли наибольший интерес, — негромко вздыхает Елена. — Сколько раз замечала: открываю какой-нибудь свой старый блокнот, а там на полях мелко написано несколько слов, и они оказываются началом нового стихотворения, а в момент, когда эти слова были написаны, я не обратила на них внимания. Как будто стихи продолжают сами себя через неопределенное время, я даже склоняюсь к мысли, что их может дописать другой человек, если стихи пожелают длиться дальше.

На космической скорости

Зеленая лампа совсем померкла, а сквозь воспоминания уже давно проступают стены кафе. Видимо, от времени не спрятаться и здесь, по крайней мере, при бешеных ритмах современной жизни.

— А не страшно писать стихи в этот век космических скоростей?

— Мне кажется, что понятие скорости и актуальности применительно к поэзии не существует. Но если говорить в личном плане, то стихи, наоборот, выступают в роли спасательного круга. Ведь многое, что происходит с нами, мы просто не успеваем осознать, и сделать это за нас может поэзия. Лично мне создание таких текстов нужно как терапия, чтоб не сойти с ума. Маленькая возможность абсолютной свободы — такой, которая недоступна больше нигде в жизни.
— А знаки препинания — это дань скорости или проявление свободы? — спрашиваю я, вспоминая публикации собеседницы. Раньше Елена оформляла стихи классически, но со временем все больше ее творений стало печататься без заглавных букв и знаков препинания.

— Ни то ни другое — по крайней мере, по умолчанию. Просто я интуитивно ощущаю в стихах какую-то энергию, и знаю, что слова должны не препятствовать ее потоку, а наоборот усиливать его, как лупа солнечные лучи. Поэтому надо, как скульптору, уметь отсекать лишнее. Часто без пунктуации текст мне нравится больше, чем с ней — и я убираю все заглавные буквы и запятые. Это вообще вписывается в мою теорию, которую можно назвать «человек-минус». Человек-минус — тот, который будет искать что-то самое главное, копать вглубь, а не вширь, отказываться от многого ради того, что считает главным и единственно важным. Есть и человек-плюс — он будет расширять диапазон своих увлечений, накапливать вещи, принадлежности к тем или иным группам, постоянно вести поиск своей идентификации и считать себя и тем, и другим, и третьим. Я скорее человек-минус, в том числе и в поэзии...

Несколько минут мы молчим, наблюдая, как окончательно истаивает в воздухе зеленая лампа. Через огромное, во всю стену окно кафе видны дома на набережной и стаи птиц, которые носятся над рекой в светлом воздухе. «Птицы-ноты улетели...» — механически отмечаю словами из того самого, «первого достойного» стихотворения Елены Оболикшты. Она упаковывает в чехол гитару — наш совместный путь подходит к концу. Хмурюсь от навязчивого ощущения, будто забыла о чем-то спросить. Неохотно прощаюсь. И окликаю ее почти у самых дверей.

— Елена! А все-таки что для вас творческий путь?

— Точно не знаю, — отвечает она. — Но мне кажется, что творческий путь — это сам процесс создания песни или стихотворения — от первой строчки до последней. Пока голова работает в этом направлении и ни в каком другом — человек находится в творческом пути. Как только зазвонил телефон или нужно покормить кошку — с этого пути нужно свернуть в обычную жизнь. В этом нет ничего страшного. Но важно вернуться вовремя — иначе можно не успеть...