В челябинской опере показали шоу на тему Евгения Онегина
15.04.2016 14:49 - автор
Виктория ОЛИФЕРЧУК
«Театр уж полон, ложи блещут». Выхода челябинского «Онегина» в свет софитов ждали с трепетом: международная команда профессионалов во главе с «одним из самых востребованных» (в том числе и в престижной опере Ла Скала) режиссеров грозила показать нашей глубинке современный западный театр, о котором провинциалы знают лишь понаслышке, но готовы принимать без оглядки. Стать живыми свидетелями тому, как хрестоматийный «Онегин» попадет в местные анналы, собралось если не пол-города, то весь бомонд точно.
Фото Андрея ГОЛУБЕВА
Шоу маст го он
Всю мощь западной шоу-индустрии гость из Польши Михаль Знанецки обрушил в зал, чтобы поразить, увлечь и покорить благодарную челябинскую публику. К процессу завоевания зрительского внимания подошел со знанием дела: творческую группу сконцентрировал исключительно на зрелищности действа, не пожалев ни собственных сил, ни театральных средств. Учел деформацию современного мышления (так называемую клиповость), и принял во внимание закон новизны (чтобы удержать внимание зрителя, каждые 10 минут должно что-то меняться), подтянул современные инновации от театра (видеопроекцию). Вся эта концепция уже изначально претендовала на шедевр, особенно для тех, кто, как говорится, ничего слаще морковки не пробовал.
Охи, ахи прошелестели в зале, едва занавес раскрылся – на сцене выросла целая березовая роща. Пейзаж родной, но нестандартный. Стволы отсвечивали холодной сталью (Челябинск – город суровых уральских мужиков и чугунных носовых платков) и множились в зеркальных кулисах, живописуя густоту лесопосадок. Лето в тот год в усадьбе Лариных выдалось не слишком удачное (что на Урале случается ежегодно): солнца не было совсем –смеркалось и было холодно, но Татьяне повезло – ее грела отцовская шинель (даром что ли он был бригадир?), ну а Ольгу и ее оголенные плечи – любовь Ленского.
Публика с любопытством разглядывала костюмы, деревья, гадала, что крестьяне собирают в металлические ведра, купленные в ближайших «Хозтоварах». Половина акта пролетела незамеченной. Так что визуальную задачу творческая группа выполнила – подвесила внимание зрителей на большой крючок.
Дальше – больше. Шоу маст го он и желательно по нарастающей. Во втором действии драка на бильярдных киях, а затем дуэль. «Куда, куда, куда вы удалились?» - пушкинские строчки на темном занавесе рассыпаются снегопадом над головой поэта, идущего навстречу смерти. Наконец, апофеоз режиссерской мысли – бал в Петербурге по щиколотку в воде, шелка и перья в брызгах воды, тающий под софитами лед, призрак Ленского и рыдающий в бассейне Онегин. Занавес! Бурные аплодисменты, переходящие в овации.
Любить по-русски 2
Таким увидел антураж пушкинской истории пан Знанецки. Что же, художник имеет право творчески и даже эффектно переосмысливать реальность, в некоторых избитых и заезженных сюжетах это даже необходимо, чтобы открыть второе дыхание усталому марафонцу. Главное, чтобы в порыве страсти режиссер не пошел волной на автора, ведь в случае военных действий, как правило, побеждает последний.
Придать иной ракурс известной истории, раскрыть образы героев с новой, неизвестной стороны – благую цель поставил перед собой режиссер Михаль Знанецки, для чего, собственно были придуманы все и всяческие визуализации, но главное:
- Осовременить отношения! Не изменяя ходу времени, не перенося онегинскую драму в нынешний 21 век, - провозгласил постановщик. Режиссерская фантазия кружит голову и уносит в запредельную даль.
Ответ Онегина на письмо Татьяны - ключевая сцена. С нее и начали процесс адаптации к современности. Не стал Евгений ждать отведенные Пушкиным двое суток, явился тут же, ночью и прямиком в спальню Тани.
«Ах, злодей! - рыдает русская душа. - Решил опозорить и погубить невинную девушку!»
«Что вы, что вы. Просто шел мимо и решил покончить с разборками раз и навсегда», - объясняет западный менталитет, подкидывая герою для оправдания пяток «душенек-подруженек», собиравших ягоду малину темной ночкой и отнюдь не в барском огороде, а в каком-то ином злачном местечке.
Усевшись в кровать к Танюше, ничуть не смущаясь девичьими прелестями (поскольку уж давно презрел причудниц большого света и красоток младых), Онегин цинично морализирует: «учитесь властвовать собой».
Впрочем, однозначно он НЕ любит Татьяну – в этом автор и режиссер достигли консенсуса, разойдясь в оценке главного героя.
P.S.
Сомневаясь в себе, в программке режиссер подстраховался: обозначил сцену «Сон Татьяны». Следуя такой логике, героиня всю оставшуюся жизнь решила страдать из-за дурного сновидения. Но это больше подходит не для творческого исследования, а для медицинского заключения.
Эффектный или эффективный?
Увы, родственные гены не помогли брату-славянину понять загадочную русскую душу, а разница менталитетов и вовсе сыграла с ним злую шутку. Как говорится, что русскому хорошо, то немцу – смерть. И наоборот. Разве не может молодая, перепуганная девушка со страху забраться под стол? Может. А на балу в барской усадьбе да еще в 19 веке? Сомнительно, зато эффектен бросок под ноги Ленскому и просьба отказаться от дуэли. Форма у Знанецки явно превалирует над содержанием, режиссер делает ставку на внешние эффекты и – выигрывает, правда не более получаса за все три акта, пока зрители рассматривают декорации, восхищаются танцем на воде или удивляются появлению в спальне мужчины. А потом начинают выглядывать нестыковки и возникать неудобные вопросы, которые повисают в воздухе.
Куплеты Трике на именины Татьяны, вполне невинные: «Желаем много быть счастлив, Быть вечно фея de ces rives, Никогда не быть скучна, больна!», превратились в странную сцену домогательства. И если итальянки в опере кричали «ура!» и в воздух чепчики бросали, совершенно не значит, что русские пожертвуют своими.
Самая эффектная сцена петербургского бала должна по замыслу автора быть самой эффективной: сердце Онегина - это глыба льда, которая постепенно тает, и в третьем акте герой тонет в нахлынувших чувствах, захлебывается, пытается с ними бороться. Эта весна в душе не принесет ему счастья – увы, слишком поздно, счастье было так близко, но утекло, как вода между пальцами.
Постичь сей глубокий замысел дано немногим – подсказок внятных режиссер не оставил. Повезло тем, кто услышал объяснение из первых польских уст – артисты и журналисты. Впрочем, для благодарной публики красивая картинка и созерцание имеют первостатейное значение. Размышление – удел неблагодарного зрителя.
Меняем актеров на концепцию
И все же. Можно многое простить, принять, оправдать, притянуть за уши, даже на что-то закрыть глаза в этой «grand-opera», кроме одного – режиссерского невнимания к артистам. Русский театр всегда во главу угла ставил талант актера. На западе властвует концепция - она особо любима постановщиками, и все чаще побеждает на всех фронтах, иногда даже здравый смысл.
Знанецки – типичный представитель западной традиции. Во всей грандиозной не по-провинциальному конструкции за скобками, увы, оказались артисты. Режиссер их расставил, как фигуры на шахматной доске, поменял правила игры и ушел, забыв объяснить их актерам.
Своим «осовремениваем отношений» постановщик сломал прежнюю, известную логику. Взамен предложил выигрышные мизансцены, не особо заботясь, как в новых обстоятельствах должны действовать герои и что чувствовать. Остается только посочувствовать бедным артистам: мало того, что промочили ноги, надо еще оправдываться, где и с кем. Но поскольку общая версия (как и логика) отсутствует, показания свидетелей порой заметно расходятся, равно как слова, поступки и чувства..
В результате финальная сцена проходит под знаком броуновского движения с пафосным заламыванием рук, материнским прижиманием к груди, рыцарским падением на колени –словом полным набором страстей на все случаи жизни.
Шаг назад
Единственное, что западный гений не сумел изменить – это музыка Чайковского, которую не смогли подпортить все режиссерские экзерсисы. Иногда даже отвлекали внимание от излишне гремящей меди и прочих шероховатостей, которые закрепились в оркестре в последнее время.
Жаль, что артисты, которые в прошлом году успешно осилили две колоссальные партитуры «Орлеанской девы» и «Фауста», как-то померкли, потерялись на фоне блестящих задников, люстр, ледяных торосов, умопомрачительного бассейна, превратились в часть декораций, живую связку между интерьерами. Прощальную арию Ленского заглушает грохот передвигаемых декораций, а шум воды – смятение Онегина. Чувства меркнут вместе с голосом. В итоге - красивые картинки под музыку вместо лирических сцен. В этом смысле польский эксперимент – большой шаг назад.
Впрочем, это все досужие размышления пристрастного зрителя. Массовый зритель зрелищность новой постановки оценил в полном масштабе. Российская публика в глубинке – отрада любого режиссера. Красивый, большой спектакль без скидок на бедность сейчас большая редкость. Ну а режиссерские промахи пережить можно, тем более, что историю любви Татьяны и Онегина в текстах Пушкина мы знаем со школьной парты, если что – вспомним, домыслим, дофантазируем. Заодно приобщимся к мировой тенденции.
Шоу маст го он
Всю мощь западной шоу-индустрии гость из Польши Михаль Знанецки обрушил в зал, чтобы поразить, увлечь и покорить благодарную челябинскую публику. К процессу завоевания зрительского внимания подошел со знанием дела: творческую группу сконцентрировал исключительно на зрелищности действа, не пожалев ни собственных сил, ни театральных средств. Учел деформацию современного мышления (так называемую клиповость), и принял во внимание закон новизны (чтобы удержать внимание зрителя, каждые 10 минут должно что-то меняться), подтянул современные инновации от театра (видеопроекцию). Вся эта концепция уже изначально претендовала на шедевр, особенно для тех, кто, как говорится, ничего слаще морковки не пробовал.
Охи, ахи прошелестели в зале, едва занавес раскрылся – на сцене выросла целая березовая роща. Пейзаж родной, но нестандартный. Стволы отсвечивали холодной сталью (Челябинск – город суровых уральских мужиков и чугунных носовых платков) и множились в зеркальных кулисах, живописуя густоту лесопосадок. Лето в тот год в усадьбе Лариных выдалось не слишком удачное (что на Урале случается ежегодно): солнца не было совсем –смеркалось и было холодно, но Татьяне повезло – ее грела отцовская шинель (даром что ли он был бригадир?), ну а Ольгу и ее оголенные плечи – любовь Ленского.
Публика с любопытством разглядывала костюмы, деревья, гадала, что крестьяне собирают в металлические ведра, купленные в ближайших «Хозтоварах». Половина акта пролетела незамеченной. Так что визуальную задачу творческая группа выполнила – подвесила внимание зрителей на большой крючок.
Дальше – больше. Шоу маст го он и желательно по нарастающей. Во втором действии драка на бильярдных киях, а затем дуэль. «Куда, куда, куда вы удалились?» - пушкинские строчки на темном занавесе рассыпаются снегопадом над головой поэта, идущего навстречу смерти. Наконец, апофеоз режиссерской мысли – бал в Петербурге по щиколотку в воде, шелка и перья в брызгах воды, тающий под софитами лед, призрак Ленского и рыдающий в бассейне Онегин. Занавес! Бурные аплодисменты, переходящие в овации.
Любить по-русски 2
Таким увидел антураж пушкинской истории пан Знанецки. Что же, художник имеет право творчески и даже эффектно переосмысливать реальность, в некоторых избитых и заезженных сюжетах это даже необходимо, чтобы открыть второе дыхание усталому марафонцу. Главное, чтобы в порыве страсти режиссер не пошел волной на автора, ведь в случае военных действий, как правило, побеждает последний.
Придать иной ракурс известной истории, раскрыть образы героев с новой, неизвестной стороны – благую цель поставил перед собой режиссер Михаль Знанецки, для чего, собственно были придуманы все и всяческие визуализации, но главное:
- Осовременить отношения! Не изменяя ходу времени, не перенося онегинскую драму в нынешний 21 век, - провозгласил постановщик. Режиссерская фантазия кружит голову и уносит в запредельную даль.
Ответ Онегина на письмо Татьяны - ключевая сцена. С нее и начали процесс адаптации к современности. Не стал Евгений ждать отведенные Пушкиным двое суток, явился тут же, ночью и прямиком в спальню Тани.
«Ах, злодей! - рыдает русская душа. - Решил опозорить и погубить невинную девушку!»
«Что вы, что вы. Просто шел мимо и решил покончить с разборками раз и навсегда», - объясняет западный менталитет, подкидывая герою для оправдания пяток «душенек-подруженек», собиравших ягоду малину темной ночкой и отнюдь не в барском огороде, а в каком-то ином злачном местечке.
Усевшись в кровать к Танюше, ничуть не смущаясь девичьими прелестями (поскольку уж давно презрел причудниц большого света и красоток младых), Онегин цинично морализирует: «учитесь властвовать собой».
Впрочем, однозначно он НЕ любит Татьяну – в этом автор и режиссер достигли консенсуса, разойдясь в оценке главного героя.
P.S.
Сомневаясь в себе, в программке режиссер подстраховался: обозначил сцену «Сон Татьяны». Следуя такой логике, героиня всю оставшуюся жизнь решила страдать из-за дурного сновидения. Но это больше подходит не для творческого исследования, а для медицинского заключения.
Эффектный или эффективный?
Увы, родственные гены не помогли брату-славянину понять загадочную русскую душу, а разница менталитетов и вовсе сыграла с ним злую шутку. Как говорится, что русскому хорошо, то немцу – смерть. И наоборот. Разве не может молодая, перепуганная девушка со страху забраться под стол? Может. А на балу в барской усадьбе да еще в 19 веке? Сомнительно, зато эффектен бросок под ноги Ленскому и просьба отказаться от дуэли. Форма у Знанецки явно превалирует над содержанием, режиссер делает ставку на внешние эффекты и – выигрывает, правда не более получаса за все три акта, пока зрители рассматривают декорации, восхищаются танцем на воде или удивляются появлению в спальне мужчины. А потом начинают выглядывать нестыковки и возникать неудобные вопросы, которые повисают в воздухе.
Куплеты Трике на именины Татьяны, вполне невинные: «Желаем много быть счастлив, Быть вечно фея de ces rives, Никогда не быть скучна, больна!», превратились в странную сцену домогательства. И если итальянки в опере кричали «ура!» и в воздух чепчики бросали, совершенно не значит, что русские пожертвуют своими.
Самая эффектная сцена петербургского бала должна по замыслу автора быть самой эффективной: сердце Онегина - это глыба льда, которая постепенно тает, и в третьем акте герой тонет в нахлынувших чувствах, захлебывается, пытается с ними бороться. Эта весна в душе не принесет ему счастья – увы, слишком поздно, счастье было так близко, но утекло, как вода между пальцами.
Постичь сей глубокий замысел дано немногим – подсказок внятных режиссер не оставил. Повезло тем, кто услышал объяснение из первых польских уст – артисты и журналисты. Впрочем, для благодарной публики красивая картинка и созерцание имеют первостатейное значение. Размышление – удел неблагодарного зрителя.
Меняем актеров на концепцию
И все же. Можно многое простить, принять, оправдать, притянуть за уши, даже на что-то закрыть глаза в этой «grand-opera», кроме одного – режиссерского невнимания к артистам. Русский театр всегда во главу угла ставил талант актера. На западе властвует концепция - она особо любима постановщиками, и все чаще побеждает на всех фронтах, иногда даже здравый смысл.
Знанецки – типичный представитель западной традиции. Во всей грандиозной не по-провинциальному конструкции за скобками, увы, оказались артисты. Режиссер их расставил, как фигуры на шахматной доске, поменял правила игры и ушел, забыв объяснить их актерам.
Своим «осовремениваем отношений» постановщик сломал прежнюю, известную логику. Взамен предложил выигрышные мизансцены, не особо заботясь, как в новых обстоятельствах должны действовать герои и что чувствовать. Остается только посочувствовать бедным артистам: мало того, что промочили ноги, надо еще оправдываться, где и с кем. Но поскольку общая версия (как и логика) отсутствует, показания свидетелей порой заметно расходятся, равно как слова, поступки и чувства..
В результате финальная сцена проходит под знаком броуновского движения с пафосным заламыванием рук, материнским прижиманием к груди, рыцарским падением на колени –словом полным набором страстей на все случаи жизни.
Шаг назад
Единственное, что западный гений не сумел изменить – это музыка Чайковского, которую не смогли подпортить все режиссерские экзерсисы. Иногда даже отвлекали внимание от излишне гремящей меди и прочих шероховатостей, которые закрепились в оркестре в последнее время.
Жаль, что артисты, которые в прошлом году успешно осилили две колоссальные партитуры «Орлеанской девы» и «Фауста», как-то померкли, потерялись на фоне блестящих задников, люстр, ледяных торосов, умопомрачительного бассейна, превратились в часть декораций, живую связку между интерьерами. Прощальную арию Ленского заглушает грохот передвигаемых декораций, а шум воды – смятение Онегина. Чувства меркнут вместе с голосом. В итоге - красивые картинки под музыку вместо лирических сцен. В этом смысле польский эксперимент – большой шаг назад.
Впрочем, это все досужие размышления пристрастного зрителя. Массовый зритель зрелищность новой постановки оценил в полном масштабе. Российская публика в глубинке – отрада любого режиссера. Красивый, большой спектакль без скидок на бедность сейчас большая редкость. Ну а режиссерские промахи пережить можно, тем более, что историю любви Татьяны и Онегина в текстах Пушкина мы знаем со школьной парты, если что – вспомним, домыслим, дофантазируем. Заодно приобщимся к мировой тенденции.