Челябинск, Чердачинск, Чикагинск…

За ответом обратились к доктору филологических наук, профессору, заведующей кафедрой литературы и методики обучения литературе ЮУрГГПУ (ЧГПУ) Татьяне Марковой.

Культурный слой у нас тонкий

– Татьяна Николаевна, поговорим о челябинской прозе?

– Конечно. Поэзия у нас продвигается мощно и говорит сама за себя. Активно заявила о себе уральская поэтическая школа, отнюдь не только челябинская, но Челябинск инициирует это движение в лице таких культуртрегеров, как Виталий Кальпиди и Марина Волкова. А прозы – как бы! – и не существует. Это несправедливо. Аспирантка нашей кафедры Евгения Ставцева собрала десятки текстов челябинских авторов, выявила некоторые тенденции в аспекте жанровых трансформаций, соотнеся их с общероссийскими процессами. Перед исследователем, занимающимся региональной литературой, встает ряд очень серьезных и острых вопросов.
 
– Например, «Где челябинские гении? Где их шедевры?»

– Именно так. Солидаризируясь с секретарем Союза писателей России, поэтессой Ниной Ягодинцевой, могу ответить, что гении и шедевры не появляются на пустом месте. Они вырастают, аккумулируя в себе многолетний, даже многовековой культурный опыт, и это условие появления шедевров. Сегодня понятие «городской текст» очень популярно. Теоретически наиболее разработан текст петербургский, рядом с ним – московский текст, можно говорить о сибирском, оренбургском, пермском тексте. У наших соседей-пермяков были Пастернак, Каменский…

– А сегодня у них Алексей Иванов, который после географа, который глобус пропил, работает над серьезными историческими проектами…

– Да, сегодня там Иванов, Королев. В Екатеринбурге целый литературный квартал, музеи Бажова, Мамина-Сибиряка, Решетникова. Челябинск фактически вошел в список крупных городов сравнительно недавно – в военное и послевоенное время. Как культурный центр он очевидно уступает Екатеринбургу. Культурный статус не растет синхронно развитию промышленности. Культурные пласты складываются медленнее, и культурный слой в Челябинске еще слишком тонок. Поэтому и говорить о челябинском тексте рановато, но о его формировании – необходимо.

У Мамина-Сибиряка есть очерк «Ночевка» – единственное упоминание Челябинска. Что мы видим? Темень, грязь, мухи, клопы, тараканы. Вот она, Челяба дореволюционная… В истории литературы Челябинска появляются имена Гарина-Михайловского, Лидии Сейфуллиной, Юрия Либединского, Валентина Катаева, Александра Фадеева. Имена перечислять можно и дальше, но они еще не делают челябинского текста. А вот в 60 – 80-е годы происходит то, что можно назвать началом челябинской прозы. Это романы Александра Шмакова, повести Владимира Курносенко, Татьяны Набатниковой, произведения Кирилла Шишова, Рустама Валеева, Николая Болдырева. И в прозе возникает уже не только Челяба, но Челябинск, Танкоград, Селявинск, Чердачинск…

С’EST LA VIE, СЕЛЯВИНСК!

– Игра слов или нечто большее? Татьяна Николаевна, отсюда, если можно, подробнее…

– Мы живем на границе Урала и Сибири, Европы и Азии, здесь – «котел народов», «опорный край державы», крупный промышленный центр, город, который с тревогой смотрит в сторону возможной судьбы Детройта. Все перечисленные коннотации образуют противоречивые представления о Челябинске. Не хочется сюда добавлять «суровых челябинских парней», привнесенных разными юмористическими шоу, но и это присутствует.
На рубеже веков в челябинской прозе можно выделить несколько векторов. Один из них – лирико-ностальгический. Это Кирилл Шишов с его повестью «Записки Вахонина». Челябинск его, отчасти и моей юности, Челябинск, которого нет. Другая тенденция – лирико-философские эссе Николая Болдырева. Далее – постмодернистская трилогия «Знаки препинания» Дмитрия Бавильского с его мифологическим образом Чердачинска. Если Челяба Мамина-Сибиряка – это яма, то Чердачинск – крыша мира. Мы – не глухая провинция и не область, рождающая гениев мирового значения, но определенное культурное пространство, занятое поиском самоидентичности…
Есть тенденция и сугубо сатирическая, саркастическая. Например, небольшой очерк Ивана Андрощука об истории Селявинска, почти в духе истории города Глупова Салтыкова-Щедрина. Этимология топоса «Челябинск» – Селявинск – явлена в сатирическом ключе, а сам город представлен нелепым, «сдуру» слепленным глупым графом. Некий проезжавший мимо русский барин якобы спросил у француза, пасшего здесь верблюдов: «Что это такое?» Барин имел в виду местность, но француз ответил о животных: «С’est la vie» – мол, жизненное явление. Так место и получило название Селявинск. Подобная литературная трактовка – постмодернистский в значительной степени ход. А вообще, городской текст начинается с мифов.



Мифотворчество с отчетливым присутствием мистики активно развивается на пространствах Интернета.

– Любопытна, например, информация об оперном театре, который, как утверждается, построен «на костях»…

– Да, на том месте была крепость, а при ней – кладбище, и якобы и сегодня по зданию театра бродят привидения, пугая сторожей. Или легенда об элеваторе, где тоже живет какая-то нечисть. Есть миф, связанный с памятником Ленину на площади Революции, под которым – сеть подземных тоннелей и бункеров, где тоже творятся загадочные вещи.

Это Чикагинск, детка!

– А можно добавить сюда образ, рожденный, как говорится, в народе? Недавно СМИ рассказали о происшествии, когда охранники челябинского супермаркета избили покупателя по подозрению в краже товара. В контексте нашего разговора интересен один из многочисленных комментариев в Интернете: «Чикагинск!»

– Да, неслучайно я и Детройт помянула. «Чикагинск» имеет место как вариант. Не в литературе, правда. Но что касается сетевой литературы, в «Вестнике ЧГПУ» можно прочитать статью о литературных блогах челябинских писателей.

– Кстати, не так давно мне довелось держать в руках книгу «Легенды и мифы о Челябинске».

– Эту книгу уже дважды переиздавали. Авторы – Александр Попов, Сергей Ефремцев и Константин Рубинский – триумвиратом создали писательскую мифологию о Челябинске. Такие разнонаправленные поиски в современной прозе рождают многостилевой облик Челябинска, и в нем есть и Челяба, и Танкоград, и Чердачинск, и Селявинск…
Если подытожить, вопрос о челябинской прозе поднимать надо! Обидно, что мы не то чтобы собой не гордимся, но сами себе неинтересны. А если это так, то для кого мы можем представлять интерес? Повторю, челябинского текста как такового пока нет, но он формируется, процесс пошел…

– Сколько нужно времени, чтобы процесс завершился? 100 лет, 150?

– Здесь многое зависит не столько от времени, сколько от продвижения. Нужны креативные молодые люди, филологи и журналисты, которые будут продвигать челябинскую прозу. Мы с аспиранткой сделали такую попытку. Не знаю, хватит ли у нее энтузиазма, потому что ее сильно ударили по рукам на обсуждении в Екатеринбурге. Она достойно выдержала удар, но какое развитие получит история, трудно сказать. Диссертацию пока не пропустили, рекомендовали приезжать через год с учтенными замечаниями. Хорошо, если эту тему поддержат, к примеру, наши СМИ. Фактически сейчас поэты пишут о поэтах, прозаики – о прозаиках. Нужны новые люди, энергичные…

Литературные кастеры

– Может быть, потому что поэзию в наши дни легче продвигать как, да простят поэты, клиповый текст?

– Я так не думаю. Проза – более демократичный жанр. Поэзия – область элитарная, сегодняшняя поэзия в том числе, это не просто лирическое самовыражение, но развернутые, предельно усложненные метафоры, преимущественно депрессивного характера. Поэтому я несколько отошла от современной поэзии: мне, как читателю и как исследователю, ближе другая. На мой взгляд, негативный момент, препятствующий продвижению челябинской литературы в целом, связан с отсутствием согласия между областным отделением Союза писателей и инициативной группой Волковой и Кальпиди. Коммуникативный диссонанс! И это общекультурная ситуация, когда ни один из институтов, ни одна из парадигм, которые работали в ХХ веке, не работают в ХХI. И в литературе нет согласия, никакой вертикали, никакой иерархии. Представлено все, что хотите: постмодернизм, постреализм, неореализм, неоклассицизм, неосентиментализм. Литература развивается в состоянии неуправляемого хаоса. Создаются альтернативные формы – культуртрегерство, например. В этом смысле Кальпиди сотоварищи стали у нас первооткрывателями. Они сами двигают свои проекты, без поддержки официальной власти, которой, по большому счету, это безразлично.

– Татьяна Николаевна, поясните: просветительство и культуртрегерство – в чем отличие? Мое личное впечатление, просто на слух: в первом звучит «свет», а во втором, извините, «рэкет»…

– Просветительская деятельность – это обращение к классическим именам и их популяризация среди широких масс, пропаганда классического наследия. А культуртрегерский проект – продвижение современной литературы, ее определенного кластера, как называет это Кальпиди, иначе говоря – близкого по духу круга авторов и текстов.

Знаете ли вы, что

Кафедра литературы ЮУрГГПУ совместно с ЧелГУ реализует серию просветительских проектов. Начиная с 2009 года, который был в России Годом Гоголя, один из проектов – «Доступная классика». В нем помимо Гоголя в дальнейшем были представлены Чехов, Островский, Цветаева, Лермонтов, Татьяничева, Булгаков. 3 июня в Публичной библиотеке пройдет презентация новой книги, посвященной пяти юбилярам 2017-го: Ахмадулиной, Вампилову, Маканину, Распутину, Токаревой – «Рожденные в 1937-м». Книги в рамках проекта издаются на средства, добровольно собранные студентами и преподавателями.

Мероприятие

В рамках акции «Прочитаем «Онегина» вместе!» 6 июня на крыльце ЮУрГГПУ пройдет флешмоб, посвященный дню рождения А.С. Пушкина. Строчки из бессмертного романа в стихах будут читать всем университетом с 12.30 до 14.00.

Цитата:

– Здесь многое зависит не столько от времени, сколько от продвижения. Нужны креативные молодые люди, филологи и журналисты, которые будут продвигать челябинскую прозу. Мы с аспиранткой сделали такую попытку. Не знаю, хватит ли у нее энтузиазма, потому что ее сильно ударили по рукам на обсуждении в Екатеринбурге. Она достойно выдержала удар, но какое развитие получит история, трудно сказать… Татьяна Маркова.