Вторая и двойная попытка попасть в струю
А еще все это современное действо придумал и поставил украинский хореограф Раду Поклитару, которого в рекламных анонсах окрестили скандальным: «творчеством Поклитару восторгаются и ужасаются, его ругают и боготворят». Не скажу, что попала хотя бы в одну из «обойм», но пообщаться с постановщиком было интересно.
Взвешивать, не читая
Молдова, Беларусь и Россия наперебой называли Раду Поклитару «своим» хореографом, но его театр — «Киев Модерн-балет» был создан на Украине. Впрочем, на одной стране он не зацикливается, ставит балеты по всему миру.
— От Таиланда, Южной Кореи, Китая до Португалии, Испании, Голландии, — уточняет хореограф.
— Юрий Викторович Клевцов мало того что мой большой друг, так это еще и человек, пострадавший от моей хореографии: в бытность свою солистом Большого театра он участвовал в двух моих спектаклях. Он был первым исполнителем роли Меркуцио в современной версии «Ромео и Джульетты», а в спектакле «Палата № 6» он опять же был первым исполнителем роли Доктора.
— Будучи на гастролях в Челябинске, Николай Цискаридзе сетовал, что современный российский балет на столетие отстал от западного…
— Ну, это личное мнение Николая Максимовича. У нас есть замечательные коллективы, которые представляют российский современный танец на должном уровне: это и балет Евгения Панфилова, и «Провинциальные танцы», и опять же не надо забывать, что у вас есть замечательная Ольга Пона, это все очень достойно. Просто не надо идеализировать западный танец как нечто устоявшееся, совершенное и так далее. На Западе тоже бывают разные хореографы.
— А кто вам нравится из западников?
— Я преклоняюсь перед мастерством Иржи Килиана, это абсолютный гений современного танца. Если мы говорим о сюжетном балете — это непревзойденный Матс Экк, тоже одна из вершин современного танца ХХ века. И еще много имен больших мастеров.
— Вас называют провокатором. Как вы к этому относитесь?
— Хоть горшком назови, только в печку не ставь, — смеется «провокатор». — На самом деле мне очень нравится совет Сальвадора Дали Морису Бежару, с которым они работали одно время: «Все, что про тебя пишут, надо взвешивать, не читая. Если общее количество прессы растет, это здорово. Если оно уменьшается, то твои дела плохи. А что написано: и плохие слова, и хорошие — это совершенно одинаково».
Облегчить полифонию
Намек прозрачен, итак начнем. Два балета за один вечер. Первый — оригинальная партитура знаменитого «Болеро» Равеля в переложении на язык современной хореографии. Кстати, это далеко не первый вариант. Для тех, кто не в курсе: «Болеро» заказала Равелю русская танцовщица Ида Рубинштейн, она же впервые исполнила этот танец. В сонме постановщиков отметились и такие знаменитости, как Серж Лифарь и Морис Бежар, а среди исполнителей — не менее знаменитая Майя Плисецкая. Так что тенденция понятна.
— Это история о свободе человека, противостоянии личности и массы, есть и прочие философские мысли, каждый считывает свой смысл, — объясняет свою позицию Раду.
— Идея весьма актуальна, особенно для художника, в этом есть что-то личное?
— Не думаю, что «Болеро» — автобиографичный балет, хотя нельзя поставить работу, в которой нет частички тебя, это было бы странно.
Авторская версия вполне вписалась в общепринятое русло. Впрочем, музыка Равеля настолько эмоциональна, обладает столь потрясающей энергетикой, что соавторам ничего не остается, как отдаться на милость победителя. Еще в 1928 году писали о буквально гипнотическом влиянии «Болеро» на публику. «Как будто узник движется по кругу внутри четырех стен и никак не может вырваться за пределы жестко очерченного пространства», — приблизительно так передавали содержание танца. Пределы и пространство могут быть как внешние, так и внутренние, но это уже детали. Воинственность, тему борьбы или боя (это уж кому как больше нравится) однозначно задают барабаны, с этим тоже не поспоришь. Композитор создал столь уникальную в этом смысле конструкцию, что с ним редко кто рискнул бы поспорить. Поэтому в целом постановка вполне традиционна: серая уродливая масса и просветленная индивидуальность, которая вырывается из бесформенной кучи и противостоит безликой массе. Масса при этом не слишком сопротивляется, теряет одну жертву за другой, индивидуальностей становится все больше. И теперь уже светлые личности сбиваются в кучу и точно так же маршируют ровными рядами в такт. Серые и белые поменялись местами: белая масса и серость в единственном экземпляре, кто же теперь становится уникален? Тот самый рычаг, который мог бы перевернуть если не мир, то постановку, но сработал весьма банально: последний становится как все. Как все — это главное, и не важно, серые или белые. Впрочем, для автора как раз важно, что они — белые, а посему и финальный апофеоз. На взгляд пристрастного зрителя, несколько примитивно для многослойных, полифоничных равелевских вариаций.
Вдохновенье после кролика для виолы да гамба
Второй балет — «Шексперименты» по мотивам всем известной пьесы «Ромео и Джульетта». Действие перенесено из эпохи Возрождения в наш век, современные молодые люди и девушки решили поиграть в Ромео и Джульетту и заигрались — все это происходит с ними по-настоящему. Прием совсем не нов.
— Музыка Чайковского была первым пунктом, от чего я отталкивался при создании этого спектакля, это тот редкий случай, когда спектакль ставился с финала — он заканчивается увертюрой-фантазией и квартетом артистов на сцене: Ромео, Джульетта, Тибальд и Меркуцио, — признался хореограф. — И потом я подумал, что будет интересно сделать различные пласты для современности и театра. Поэтому Чайковский — это театр, а Гендель и музыка эпохи Этноренессанса — это живая жизнь.
— Если речь идет о нашем времени, почему не использовали современную музыку?
— Необязательно ставить балет про современность и использовать современную музыку, это не аксиома. На мой взгляд, музыка барокко и ее вершина — Бах, — она мегасовременна.
— Вы используете фонограмму, на Западе это общепринятый прием, вам он для чего понадобился?
— Все просто. Невозможно было найти весь музыкальный материал для «Шекспериментов», если учитывать, что одну треть всего спектакля составляют произведения анонимных авторов XIV — XV века, исполненные на аутентичных инструментах того времени. Думаю, мы по всей области будем искать виолу да гамба и так и не найдем.
— Шексперименты — это ваш термин?
— Да, я даже запомнил, как он появился: мы в тот момент ели кролика.
Самая печальная повесть на новый лад
Для танцовщиков челябинского театра это уже не первая встреча с современной хореографией, но... всего вторая: пару лет назад француз Режис Обадиа ставил в театре «Свадебку» Стравинского. Опыт получился удачный, но, увы, небольшой.
— Отсутствие современного танцевального опыта у них, конечно, сказывается. То, что с подготовленной труппой я сделал бы за две недели, здесь потребовало больше времени. Это не проблема, просто немножко больше работы. Ребята горят, правда, не все, не могу сказать, что поголовный творческий пожар, но большинству работать интересно.
Безусловно, энтузиазм — дело хорошее, с его помощью можно сделать многое, но не всё. К тому же танцовщикам пришлось не только осваивать премудрости современного танца, но еще и стихи, точнее сонеты, на сцене читать. И если в первом случае «пациент» оказался «скорее жив», то во втором, увы, наоборот. Актеры четыре года учатся говорить со сцены, и то не всегда успешно. Честно сказать, непонятно, почему хореограф, так трепетно относясь к исполнению музыки (непременно аутентичное звучание!), так небрежно обошелся с шекспировскими текстами, доверив их непрофессионалам. Смесь французского с нижегородским — в каком-никаком академическом театре вдруг резко повеяло самодеятельностью: солистов не слышно, текст невнятен, и ради чего? Ради оживления действия на сцене, привнесения жизни в театр или в духе модного ныне синтеза искусств, который только ленивый не пробовал примерить?
Особой новизны, эпатажности в спектакле, на взгляд пристрастного зрителя, не наблюдалось. Особо рьяные блюстители нравственности возмутились парочкой сцен, решенных в современном, но достаточно невинном духе (хотя голых мужчин, как у Экка, на сцене не было). Вероятно, в «линейке» прочих театральных продуктов эти работы займут свое место хотя бы потому, что на данный момент это единственный образчик современного танца. Как ни крути, но всякий мало-мальский крупный театр считает своим долгом приобщиться к общей тенденции. Приобщились и мы, и слава богу.
Равель написал «Болеро» под впечатлением от посещения завода, где увидел первый в своей жизни конвейер.
«Я считаю, что настоящий театр — тот, который вызывает чувство сопереживания, можно соболезновать актеру, проживать за него жизнь, но главное, чтобы это сопереживание было. А если зритель в зале наблюдает просто красивую картинку, то, скажу честно, это не тот идеал в жизни, к которому я стремлюсь» (Р.Поклитару).