Урал стал для беженцев второй родиной
27.03.2015 11:41 24 (11835)
Во время войны на окраине Челябинска вблизи озера Смолино возводится новый завод № 254 (позднее — Сельмаш, а ныне ФГУП «Сигнал). Предприятие еще строится, но в цехах уже выпускают продукцию для фронта. На производстве работают эвакуированные из Подмосковья и беженцы с оккупированных территорий. Людей, приехавших с запада, расселяют в одном из цехов. В помещении установлены нары — по два квадратных метра площади на каждую семью. И тем не менее 1 сентября 1942 года рядом с заводом открывается школа для детей переселенцев.
Личными воспоминаниями о том времени поделилась с «Вечеркой» Серафима Лазаревна Хазанова, челябинка с 1942 года. Она родилась в Белоруссии, в небольшом городке Мстиславле Могилевской области. Здесь прошло раннее детство, радость и безмятежность которого оборвала война…
Ее дыхание в Мстиславле почувствовали еще до нападения гитлеровцев на нашу страну. В городе стали появляться польские евреи, бежавшие из оккупированной фашистами Польши.
— В 1941 году мне было восемь лет. Поэтому 22 июня помню хорошо, — рассказывает Серафима Лазаревна. — Я была у подружки, мы играли в мяч. Мама с отцом пошли на базар покупать козу. Но что-то не сторговались и вернулись домой. Спасаться от войны к нам приехала тетя Дора, жена маминого брата, с двумя сыновьями, наша бабушка с соседкой и ее детьми из Орши.
Ее дыхание в Мстиславле почувствовали еще до нападения гитлеровцев на нашу страну. В городе стали появляться польские евреи, бежавшие из оккупированной фашистами Польши.
— В 1941 году мне было восемь лет. Поэтому 22 июня помню хорошо, — рассказывает Серафима Лазаревна. — Я была у подружки, мы играли в мяч. Мама с отцом пошли на базар покупать козу. Но что-то не сторговались и вернулись домой. Спасаться от войны к нам приехала тетя Дора, жена маминого брата, с двумя сыновьями, наша бабушка с соседкой и ее детьми из Орши.
Город уже находился в зоне боевых действий. Областной центр Могилев еще держал оборону. Жителям Мстиславля не разрешали эвакуироваться. За панику арестовывали.
— Наш папа раздобыл коня с телегой, и поздним вечером 13 июля мы тайком выехали из города, — продолжает Серафима Лазаревна. — Собралась большая команда. Кроме родителей и нас с младшей сестрой — еще десять человек: наши родственники, соседи и их дети. Возницей был отец. В армию его не призвали из-за проблем с сердцем.
Бегство от бомбежек
Утром, удалившись на приличное расстояние, беженцы увидели, как горит Мстиславль. Все родные, оставшиеся в городе, были уничтожены фашистами.
— Мы остановились у реки Сож. Моста не было. На пароме переправляли отступавших солдат. Гражданское население ожидало своей очереди на берегу. Удивительно, но там росла капуста на очень высоких ножках, — вспоминает наша собеседница. — Помню, как мы вжимались в песок между кочанами, когда внезапно над нами очень низко пролетел фашистский самолет. Я даже разглядела черную свастику на желтом фоне. К счастью, самолет не бомбил нас. Все решили, что это был разведчик.
Целый месяц вереницы беженцев двигались на восток. По дороге женщины гнали стадо колхозных коров. Их подоили, и все напились молока с лесными ягодами.
— Вместе с нами шел детский дом, в котором работала мама. Директор, увидев, что у нее на руках двое детей и старуха мать, отдал трудовую книжку без отметки об увольнении, — Серафима Лазаревна до сих пор бережет этот исторический документ, в котором всего две записи (вторая появится позднее, уже в Челябинске).
К середине августа беженцы подошли к Орлу. Но никто не знал обстановку в городе. На разведку послали добровольцев. Остальные разместились в большом клубе в пригороде Орла.
— Помню, так хотелось есть, — рассказывает Серафима Лазаревна. — И тут одна местная жительница приглашает на обед. Суп казался невероятно вкусным. Хозяйка предложила добавки. Но мама как интеллигентный человек из вежливости отказалась.
Утром, удалившись на приличное расстояние, беженцы увидели, как горит Мстиславль. Все родные, оставшиеся в городе, были уничтожены фашистами.
— Мы остановились у реки Сож. Моста не было. На пароме переправляли отступавших солдат. Гражданское население ожидало своей очереди на берегу. Удивительно, но там росла капуста на очень высоких ножках, — вспоминает наша собеседница. — Помню, как мы вжимались в песок между кочанами, когда внезапно над нами очень низко пролетел фашистский самолет. Я даже разглядела черную свастику на желтом фоне. К счастью, самолет не бомбил нас. Все решили, что это был разведчик.
Целый месяц вереницы беженцев двигались на восток. По дороге женщины гнали стадо колхозных коров. Их подоили, и все напились молока с лесными ягодами.
— Вместе с нами шел детский дом, в котором работала мама. Директор, увидев, что у нее на руках двое детей и старуха мать, отдал трудовую книжку без отметки об увольнении, — Серафима Лазаревна до сих пор бережет этот исторический документ, в котором всего две записи (вторая появится позднее, уже в Челябинске).
К середине августа беженцы подошли к Орлу. Но никто не знал обстановку в городе. На разведку послали добровольцев. Остальные разместились в большом клубе в пригороде Орла.
— Помню, так хотелось есть, — рассказывает Серафима Лазаревна. — И тут одна местная жительница приглашает на обед. Суп казался невероятно вкусным. Хозяйка предложила добавки. Но мама как интеллигентный человек из вежливости отказалась.
В Орле немцев не было. Но город бомбили постоянно. Беженцы сдали лошадей и остатки овса, получили направление… в Сталинград. Но эшелон не доехал до пункта назначения. Остановился посреди поля в Воронежской области, машинист объявил: «Поезд дальше не пойдет».
— Мы оказались в колхозе «Красное знамя» Хворостянского района. Отец устроился счетоводом. Поселили нас к женщине, у которой муж был на фронте, — вспоминает наша собеседница. — Хозяйка приняла нас без особого желания. Но потом, увидев, как мама помогает по дому, присматривает за ее сыном, полюбила нас. Так мы прожили до поздней осени. Фронт приближался, уже стали слышны бомбежки, и родители решили двигаться дальше на восток. Мама раздобыла серую ткань и вату, сшила бурки. В колхозе дали в дорогу мешок чечевицы.
Ехали, куда глаза глядят, подальше от войны. На станции Поворино семью обокрали. Молодой парень, представившись сиротой из Одессы, вызвался помочь. Схватил тюк с теплыми вещами и сбежал.
К концу 1941 года семья добралась до Сердобска Пензенской области. Беженцев направили в село Рянза, поселили в заброшенной избе с большой русской печью. Только топить ее было нечем. Зима 1941 — 1942 годов стала тяжелым испытанием: пришлось пережить и голод, и холод. В трудное время семью беженцев, к слову, единственных в селе, поддержали местные жители. Особенно выручали соседи Моисеевы. Их сын-подросток привез целый воз стеблей подсолнухов, не убранных с поля. Этого хватало, чтобы на тагане сварить пищу. Детей — Симу и ее сестру Машу — Моисеевы часто на весь день брали в свой дом, согревали, подкармливали, пока родители девочек работали.
Их отец Лазарь Давидович Хазанов был бухгалтером. По службе часто выезжал в райцентр. Однажды там встретился с уполномоченным из Челябинска, который предложил поехать на строящийся военный завод.
Эшелон идет в цех
— В августе 1942 года целый эшелон бывших жителей оккупированных территорий прибыл в Челябинск, прямо к воротам одного из цехов завода № 254, — рассказывает Серафима Лазаревна. — Семьи с грудными детьми разместили в землянках, остальных — в цехе, куда еще не завезли оборудование. Из деревянных неотесанных досок сколотили нары. Каждой семье выделили по два квадратных метра. Пищу готовили на кострах, на улице. Местного населения здесь не было. Только эвакуированные из Подмосковья и такие же, как мы, беженцы, мобилизованные для работы на новом заводе.
Несмотря на все трудности, неустроенный быт, 1 сентября для детей новоселов открылась школа № 49. Еще не было школьного здания, первые уроки проводили в клубе — щитовом бараке. Ребята сидели на скамьях, писали на коленках. Девятилетняя Сима пошла сразу во второй класс. Считать, писать и читать она научилась еще до войны, в детском саду. Правда, при записи в школу попросили табель за первый класс. Пришлось слукавить: мол, документы сгорели. Поначалу домашние задания приходилось делать на нарах. Но с наступлением холодов семья пере-ехала в землянку.
— В августе 1942 года целый эшелон бывших жителей оккупированных территорий прибыл в Челябинск, прямо к воротам одного из цехов завода № 254, — рассказывает Серафима Лазаревна. — Семьи с грудными детьми разместили в землянках, остальных — в цехе, куда еще не завезли оборудование. Из деревянных неотесанных досок сколотили нары. Каждой семье выделили по два квадратных метра. Пищу готовили на кострах, на улице. Местного населения здесь не было. Только эвакуированные из Подмосковья и такие же, как мы, беженцы, мобилизованные для работы на новом заводе.
Несмотря на все трудности, неустроенный быт, 1 сентября для детей новоселов открылась школа № 49. Еще не было школьного здания, первые уроки проводили в клубе — щитовом бараке. Ребята сидели на скамьях, писали на коленках. Девятилетняя Сима пошла сразу во второй класс. Считать, писать и читать она научилась еще до войны, в детском саду. Правда, при записи в школу попросили табель за первый класс. Пришлось слукавить: мол, документы сгорели. Поначалу домашние задания приходилось делать на нарах. Но с наступлением холодов семья пере-ехала в землянку.
— Мама работала воспитателем в интернате. И ее коллега по секрету рассказала, что освобождает землянку, — вспоминает Хазанова. — Тогда мы самовольно заняли эту жилплощадь. Условия там были более комфортные: отдельный вход, электричество, плитка. Одна беда — мыши. Поэтому хлеб подвешивали к потолку. Мама пошла в деревню Сухомесово и выменяла там селедку на котенка. Эта кошка избавила от грызунов и очень долго жила у нас.
В Челябинске у Симы появились первые за время войны игрушки. Один работник завода подарил девочке чемоданчик, покрашенный коричневой краской. В нем было настоящее богатство: разноцветные зверушки, сделанные из парафина.
Школа военного времени
— О нас, ребятишках, как я сейчас понимаю, заботились не только по указам и постановлениям, а по велению души и сердца, — утверждает Серафима Лазаревна. — Руководство завода очень серьезное внимание уделяло как выпуску военной продукции, так и решению бытовых вопросов. В первом доме, построенном для работников завода, половину первого этажа сразу отдали школе. Две классные комнаты разделяла перегородка из фанерных листов. Но парты привезли настоящие. А согревали нас не только печки, но и тепло сердец милых интеллигентных учительниц, тоже эвакуированных. Общаясь с ними, мы получали знания, уроки жизни и культуры.
Чтобы ходить в школу, Симе достаточно было спуститься вниз по лестнице. На втором этаже поселили эвакуированных. Так называемые комнаты разделяли листы фанеры, с обеих сторон зажатые двухъярусными топчанами. Позднее в поселке построили целый квартал шлакоблочных бараков, первый из которых — для школы № 49. Здесь уже были настоящие классные комнаты, рекреации, учительская, кабинет директора и даже буфет, где ученикам выдавали 50-граммовые кусочки хлеба, посыпанные порошком сладкого какао. В 1945 году для школы построили новое здание, которое сохранилось до наших дней.
— О нас, ребятишках, как я сейчас понимаю, заботились не только по указам и постановлениям, а по велению души и сердца, — утверждает Серафима Лазаревна. — Руководство завода очень серьезное внимание уделяло как выпуску военной продукции, так и решению бытовых вопросов. В первом доме, построенном для работников завода, половину первого этажа сразу отдали школе. Две классные комнаты разделяла перегородка из фанерных листов. Но парты привезли настоящие. А согревали нас не только печки, но и тепло сердец милых интеллигентных учительниц, тоже эвакуированных. Общаясь с ними, мы получали знания, уроки жизни и культуры.
Чтобы ходить в школу, Симе достаточно было спуститься вниз по лестнице. На втором этаже поселили эвакуированных. Так называемые комнаты разделяли листы фанеры, с обеих сторон зажатые двухъярусными топчанами. Позднее в поселке построили целый квартал шлакоблочных бараков, первый из которых — для школы № 49. Здесь уже были настоящие классные комнаты, рекреации, учительская, кабинет директора и даже буфет, где ученикам выдавали 50-граммовые кусочки хлеба, посыпанные порошком сладкого какао. В 1945 году для школы построили новое здание, которое сохранилось до наших дней.
Руководство завода заботилось и о здоровье ребят. С лета 1943 года дети заводчан в три смены отдыхали в заводском пионерском лагере в Калачево.
— Уже будучи инспектором ОблОНО, присутствуя на уроке в начальной школе (читали и разбирали стихотворение Симонова «Сын артиллериста»), восхищалась заботой о нас, школьниках, в самые трудные годы войны. Хорошо помню слова учительницы, задающей нам задание по чтению в третьем классе (1943 — 1944 учебный год): «На дом — по старым учебникам «Мистер Твистер», а по новым — «Сын артиллериста». А ведь Константин Симонов только написал это стихотворение, в 1942 году! Но уже напечатали новые учебники и разослали нам, ребятишкам, опаленным войной, — рассказывает Серафима Лазаревна. — Нам, ученикам школы № 49, очень везло с учителями, особенно с математиками. Это были мужчины, фронтовики. Иван Матвеевич Клепиков, Виктор Степанович Суровцев, Николай Федорович Сироткин — замечательные педагоги, чуткие и добрейшие люди. Они сумели дать нам отличные знания и уроки воспитания на своем личном примере.
Из 16 выпускников 1951 года 12 выбрали профессии, связанные с математикой. Среди них Серафима Хазанова.
Общая мама
Окончив физмат Челябинского педагогического института, она начала работать в школе рабочей молодежи на Сельмаше. Среди первых учеников оказались девушки, которые в годы войны считали Симу своей младшей сестренкой. А потом Серафима Лазаревна учила их детей, работая завучем новой средней школы № 113 в Ленинском районе. Ее мама Софья Ефимовна Гинзубрг, педагог по образованию, была воспитателем в интернате. Это особое учреждение, куда из детдомов страны привезли подростков 12 — 15 лет. В основном это были дети из семей репрессированных. Мальчиков отправляли в ФЗО, девочки жили в интернате и работали на заводе № 254.
— Если у нас были родители или хотя бы мама, то у этих детей войны — никого, — говорит Серафима Лазаревна. — Мама с другими воспитательницами, не жалея сил и времени, отдавали этим девочкам тепло своих сердец, были с ними на рабочих местах в цехах, водили в столовую, в баню, как могли, организовывали досуг. В определенные дни по вечерам в интернат приходил баянист, и девочки танцевали вальс, танго, фокстрот. В красном уголке стоял рояль — подарок воспитательницы Марии Леонидовны Гуровой. Она как жена генерала эвакуировалась из Минска в специальном вагоне и везла с собой инструмент дочери-пианистки. Но в комнатку барака, куда их поселили, рояль не мог вместиться. Среди мальчиков, которых определили в ФЗО, был Арнольд Бирман. Он прекрасно музицировал. Его приходу всегда были рады. А сами девочки играли что-то типа «Собачьего вальса».
Дочери Софьи Ефимовны Сима и Маша много времени проводили в интернате. Девочки считали их младшими сестренками. Девятилетней Симе они подарили настоящую тетрадь в линейку, каких в классе ни у кого не было: тетрадки шили из голубой и розовой бумаги, которую родители приносили с завода. А к вступлению в пионеры девочке вручили Симе сразу три красных галстука.
Окончив физмат Челябинского педагогического института, она начала работать в школе рабочей молодежи на Сельмаше. Среди первых учеников оказались девушки, которые в годы войны считали Симу своей младшей сестренкой. А потом Серафима Лазаревна учила их детей, работая завучем новой средней школы № 113 в Ленинском районе. Ее мама Софья Ефимовна Гинзубрг, педагог по образованию, была воспитателем в интернате. Это особое учреждение, куда из детдомов страны привезли подростков 12 — 15 лет. В основном это были дети из семей репрессированных. Мальчиков отправляли в ФЗО, девочки жили в интернате и работали на заводе № 254.
— Если у нас были родители или хотя бы мама, то у этих детей войны — никого, — говорит Серафима Лазаревна. — Мама с другими воспитательницами, не жалея сил и времени, отдавали этим девочкам тепло своих сердец, были с ними на рабочих местах в цехах, водили в столовую, в баню, как могли, организовывали досуг. В определенные дни по вечерам в интернат приходил баянист, и девочки танцевали вальс, танго, фокстрот. В красном уголке стоял рояль — подарок воспитательницы Марии Леонидовны Гуровой. Она как жена генерала эвакуировалась из Минска в специальном вагоне и везла с собой инструмент дочери-пианистки. Но в комнатку барака, куда их поселили, рояль не мог вместиться. Среди мальчиков, которых определили в ФЗО, был Арнольд Бирман. Он прекрасно музицировал. Его приходу всегда были рады. А сами девочки играли что-то типа «Собачьего вальса».
Дочери Софьи Ефимовны Сима и Маша много времени проводили в интернате. Девочки считали их младшими сестренками. Девятилетней Симе они подарили настоящую тетрадь в линейку, каких в классе ни у кого не было: тетрадки шили из голубой и розовой бумаги, которую родители приносили с завода. А к вступлению в пионеры девочке вручили Симе сразу три красных галстука.
После войны большинство девочек осталось на заводе. А десять лет назад Серафима Лазаревна устроила встречу бывших воспитанниц интерната. Она состоялась в 49-й школе 25 марта 2005 года, в этот день Софье Ефимовне исполнилось бы сто лет.
— Через совет ветеранов завода я разыскала 23 человека. На встречу пришли 16, — рассказывает Серафима Лазаревна. — Мы проводили регистрацию. И вот что удивительно: много лет назад, когда они приехали в Челябинск, ни у кого не было никаких родственников. А через 60 лет после Победы у 16 наших теперь уже бабушек насчитали больше 80 детей, внуков и правнуков. Вот такие крепкие корни пустили на уральской земле.