«Вий», «Трудно быть богом»
Антон Широков: «Трудно быть богом» — это предельный Герман, возведенный в абсолют».
Борис Иванов: «Трехчасовое издевательство над публикой».
Евгений Савойский: «Экранизация книги? Ну нет, точно не то. Зритель, не читавший Стругацких, точно ничего не поймет. Сценарий — вообще самое слабое место…»
М.Трофименков: «Герман, вычерпав до дна свою неповторимую эстетику документального сталинского ретро, впал в порнографический физиологизм».
Solid: «Этот фильм — уже мировая классика на тысячелетия!»
Эти два российских фильма вряд ли стоит позиционировать как соревнующиеся между собой в плане художественности.
Впрочем, к первому — без всякого для него ущерба — приложили руку западные кинематографисты. Может, именно поэтому фильм получился динамичным, в хорошем смысле — с ожидаемыми высокотехнологичными эффектами, операторскими пусть и не находками, но выверенными и работающими годами приемами. В фильме «Вий» к тому же есть главное — уважение к автору. И это несмотря на то, что фильм отнюдь не экранизация повести Гоголя, а лишь ее вольная интерпретация «по мотивам», не более.
Сердце екнуло при виде любимого актера Валерия Золотухина, ушедшего от нас за год до выхода фильма на экраны страны. Мастер сыграл в нем роль второго плана (дед Евтух) и сделал это настолько классно, что едва ли не «забил» ею главных героев…
Два с половиной часа экранного времени пролетели как одно мгновение — так всегда случается, когда заканчивается что-то действительно талантливое, и не важно, фильм это или книга…
Вместо эпитафии
Еакая-то гипертрофированная мгла (фильм черно-белый, все действия происходят на чужой планете, где царят ужас, хаос, средневековье), чавкающая грязь, соответствующие веку доспехи, по которым стекают кровь и фекалии… Дерьма и мусора столько, что создается ощущение вселенской клоаки… Вот один персонаж, как собака, не ведающая стыда, сидит в позе роденовского «Мыслителя» и прилюдно отправляет естественные надобности, вот герой в исполнении Леонида Ярмольника мнет пятый размер обнаженной груди ужасного, осклабившегося гермафродита, вот стройная хрупкая девушка лежит в чем мать родила на грязном подобии постели — крупный план дает нам возможность хорошо рассмотреть ее гениталии… Вот мул с эрегированным метровым членом. Причем оператор дает нам картинку следующим образом: сначала черный член, занимающий половину экрана, и ты даже не сразу осознаешь, что это: то ли ствол дерева, то ли часть армированной каучуковой конструкции… Затем камера начинает медленно отползать от предмета пристального внимания зрителя и режиссера, втягивающего первого в какой-то с клиническими вывертами диалог… Виселицы с раскачивающимися на них уже протухшими мертвецами, крупный план мужского полового члена, изливающегося мочой…
Зачем это все? Я сидел и пытался понять замысел режиссера. Таких, как я, в зале было немало. Хотя по прошествии первого часа народ повалил вон, не выдержав натурализма почившего в бозе классика. Сидевшая рядом супруга уже через полчаса начала канючить: «Вовка, пойдем! Ты еще не насмотрелся? Меня сейчас стошнит…» — «Давай еще немного потерпим, — отвечал я, — меня тоже тошнит от такого «искусства», но это же Герман, понимаешь, Герман! Может, это как бы преамбула, может, это такая заплетенная в лабиринт метафора, которую нам предстоит разгадать…»
Вот так мы сидели с женой и насиловали себя при непосредственном участии Алексея Германа. …Вот опять над плахой палача взлетает тело очередной жертвы, на сей раз это молодая женщина. Ее труп висит на высоте пяти метров над площадью. Черными сгустками кровь шлепает в грязь. Леонид Ярмольник (все называют его Бог. Видимо, именно ему очень «трудно быть богом»), бряцая доспехами, безучастно смотрит на труп. С таким выражением лица студент-практикант разглядывает препарированную лягушку, отпускает какую-то банальную, незапоминающуюся фразу, а оператор тем временем дает зрителю возможность насладиться орудием убийства — это невероятных размеров кол, по которому стекают кровь и дерьмо, именно на него насаживали несчастную…
Диалоги своим обилием и пустотой напоминают знаменитое крыловское: «навозну кучу разгребая…». Иногда этот словесный навоз «выстреливает» скудной околофилософской мыслью с претензией на глубину Ветхого завета. Но тонны дерьма, выпущенных кишок и гноя делают эту мысль запоздалой, искусственной и никчемной.
…Очередное бессмысленное (или одному Герману понятное) побоище… Вот обезглавленный труп обнаженного мужчины с широченной спиной воина среди сотен подобных… Камера наезжает на его ягодицы: между них ставшие уже привычными зрителю килограммы фекалий… Вот рука восьмилетнего мальчика зачерпывает их ложкой и подносит к разверстому рту другого трупа из шаловливого желания накормить…
Эффект последней капли сработал и тут я громко выматерился про себя пятистопным ямбом и чуть не бегом направился к выходу. В этот субботний вечер Герман умер для меня второй раз.
* * *
P.S. Десять лет назад, предваряя телепоказ своего нового тогда фильма «Хрусталев, машину!», режиссер Герман обращался к зрителю: «Я прошу вас: досмотрите фильм до конца, как бы сложно это для вас не было…» Тогда мне это тоже оказалось не под силу. Я старался. Не получилось. Простите меня, маэстро!
Р.P.S. У нас к любой рецензии на фильм принято цеплять ярлык: во сколько обошелся, сколько собрал. Я не смог нарыть в Википедии, в какую сумму вылились производство и монтаж «Трудно быть богом». За две недели проката он собрал лишь $30 млн. Уже понятно, что не блокбастер. Тем более что снимался 15 лет.